Стихи Ахмадулиной Беллы
Из глубины моих невзгод молюсь о милом человеке. Пусть будет счастлив в этот год, и в следующий, и вовеки.
1 Со мной с утра не расставался Дождь. — О, отвяжись! — я говорила грубо. Он отступал, но преданно и
Дождь в лицо и ключицы, и над мачтами гром. Ты со мной приключился, словно шторм с кораблем.
Я думала, что ты мой враг, что ты беда моя тяжелая, а вышло так: ты просто враль, и вся игра твоя — дешевая.
По улице моей который год звучат шаги — мои друзья уходят. Друзей моих медлительный уход той темноте
О, мой застенчивый герой, ты ловко избежал позора. Как долго я играла роль, не опираясь на партнера!
В тот месяц май, в тот месяц мой во мне была такая легкость, и, расстилаясь над землей, влекла меня погоды летность.
Хочу я быть невестой, красивой, завитой, под белою навесной застенчивой фатой. Чтоб вздрагивали руки
А напоследок я скажу: прощай, любить не обязуйся. С ума схожу. Иль восхожу к высокой степени безумства.
Не уделяй мне много времени, вопросов мне не задавай. Глазами добрыми и верными руки моей не задевай.
За листом твоим, листом дорогим, не угнаться — он летит по воде и по суше. Так и сердце его: другим
Я школу Гнесиных люблю, пока влечет меня прогулка по снегу, от угла к углу, вдоль Скатертного переулка.
В ночи непроходимой, беспросветной являлась смерть больной душе моей и говорила мне — За мною следуй!
Я помню изгородь под инеем. Снег падал тихо и светло. Кричит петух — и вспоминаю я мое гурийское село.
Что сделалось? Зачем я не могу, уж целый год не знаю, не умею слагать стихи и только немоту тяжелую в
Когда б я не любил тебя — угрюмым, огромным бредом сердца и ума, — я б ждал тебя, и предавался думам
Мчится Конь — без дорог, отвергая дорогу любую. Вслед мне каркает ворон злоокий: живым я не буду.
О, уезжай! Играй, играй в отъезд. Он нас не разлучает. Ты — это я. И где же грань, что нас с тобою различает?
Я птицей был, мне разрешалось, как в небо, ринуться в силок. Я ринулся — и все смешалось: Натэла, Цинандали
Опять нет снега у земли. Снег недоступен » диковин. Приемлю солнцепек зимы, облокотись о подоконник.
Грядущий день намечен был вчерне, насущный день так подходил для пенья, и четверо, достойных удивленья
Чиамария, Чиамария, отшумел этот дождик сполна. Ты такая смешная и маленькая. Чнамария, где ты спала?
Татарка девушка, сыграй на желтом бубне, здесь, возле рынка, где кричит баран. Татарка девушка, нарушим
Так, значит, как вы делаете, друга? Пораньше встав, пока темно-светло, открыв тетрадь, перо берете в
Пятнадцать мальчиков, а может быть, и больше, а может быть, и меньше, чем пятнадцать, испуганными голосами
Шел дождь-это чья-то простая душа пеклась о платане, чернеющем сухо. Я знал о дожде. Но чрезмерность
О Грузия, лишь по твоей вине, когда зима грязна и белоснежна, печаль моя печальна не вполне, не до конца
С гор и холмов, ни в чем не виноватых, к лугам спешил я, как учил ручей. Мой голос среди троп замысловатых
Все желтое становится желтей, и радуга семь раз желта над нами, и россыпь драгоценных желудей все копит
Вот к будке с газированной водой, всех автоматов баловень надменный, таинственный ребенок современный
Две девочки бросали георгины, бросали бережливо, иногда, и женщины устало говорили: — Цветы сегодня дороги
Лето заканчивается поспешно, лето заканчивается на дворе. Поспела ежевика, ежевика поспела и боярышник на горе.
Прост путь к свободе, к ясности ума — достаточно, чтобы озябли ноги. Осенние прогулки вдоль дороги располагают
Жила в покое окаянном, а все ж душа — белым-бела, и если кто-то океаном и был — то это я была.
Я сравнивал. Я точен был в расчетах. Я применял к предметам власть свою. Но с тайною стихов неизреченных
Как комната была велика! Она была, как земля, широка и глубока, как река. Я тогда не знал потолка выше
Я сам не знаю, что со мной творится: другой красы душа не понимает, и холм чужбины в зрении двоится
О стихи, я бы вас начинал, начиная любое движенье. Я бы с вами в ночи ночевал, я бы с вами вступал в
Вот сказки первые слова: орлы уснули, как орлята, и у орлов в часы заката ко сну клонится голова.
Ты — маленькая ростом. Я — высок. Ты — весела, но я зато — печален. На цыпочки ты встанешь — и висок
Друзья, победа и блаженство! О сновиденья произвола Художник ищет совершенства— неужто он его нашел?
Тебе тринадцать лет. О старость этих двух рук моих! О добрый мир земной, где детские уста всех арифметик
Мне вспоминать сподручней, чем иметь. Когда сей миг и прошлое мгновенье соединятся, будто медь и медь
Какой безумец празднество затеял и щедро Днем поэзии нарек? По той дороге, где мой след затерян, стекается
Сплетенье солнечное — чушь? Коварный ляпсус астрономов рассеянных! Мне дик и чужд недуг светил неосторожных.
Грозы и солнца перемирие, и облака несут утрату дождя — над всем: над пирамидами, над Хеттой, Мидией, Урарту.
Этот дом увядает, как лес… Но над лесом — присмотр небосвода, и о лесе печется природа, соблюдая его интерес.
Я, человек, уехавший из Грузии, боготворящий свой родимый край, колена преклонив, просить берусь я: дай
Впасть в обморок беспамятства, как плод, уснувший тихо средь ветвей и грядок, не сознавать свою живую
Меж деревьев и дач — тишина. Подметание улиц. Поливка. Море… поступь его тяжела. Кипарис… его ветка поникла.