Стихи Ахмадулиной Беллы
Я думаю: как я была глупа, когда стыдилась собственного лба — зачем он так от гения свободен?
В горле моем заглушенного горя мгновенье- вот преткновенье для вздоха, и где дуновенье воздуха?
Он ждал возникновенья своего из чащ небытия, из мглы вселенной. Затем он ждал — все ж этому вело то юности
Эта зелень чрезмерна для яви. Это — сон, разумеется, сон о зеленом… Ветру не терпится вялую дрему тумана
В той давности, в том времени условном что был я прежде? Облако? Звезда? Не пробужденный колдовством
Есть в сумерках блаженная свобода от явных чисел века, года, дня. Когда?-Неважно. Вот открытость входа
Влечет меня старинный слог. Есть обаянье в древней речи. Она бывает наших слов и современнее и резче.
Всего-то — чтоб была свеча, свеча простая, восковая, и старомодность вековая так станет в памяти свежа.
К реке подходит маленький олень и лакомство воды лакает. Но что ж луна так медлит, так лукавит, и двинуться
Художник медлит, дело к полдню. Срок сна его почти истек. Я голосом моим наполню его безмолвный монолог.
Привет Вам! Снова все мы в сборе, но нет ни луга, ни травы. Художник и Садовник в ссоре, зато не в ссоре я и Вы.
Благоволите, сестра и сестра, дочери Елизавета и Анна, не шелохнуться! О, как еще рано, как неподвижен
Перед тем, как ступить на балкон, я велю тебе, богово чудо: пребывай в отчужденье благом! Не ищи моего пересуда.
В быт стола, состоящий из яств и гостей, в круг стаканов и лиц, в их порядок насущный я привел твою тень.
Еще не рассвело во мгле экрана. Как чистый холст, он ждет поры своей. Пустой экран увидеть так же странно
Жаждешь узреть — это необходимо — (необходимо? зачем? почему?) — жаждешь узреть и собрать воедино все
Как пелось мне и бежалось мне, как хотелось петь и бежать! Недоверчивой и безжалостной мне никогда не бывать.
В той комнате под чердаком, в той нищенской, в той суверенной, где старомодным чудаком задор владеет
Я завидую ей — молодой и худой, как рабы на галере: горячей, чем рабыни в гареме, возжигала зрачок золотой
Охотник непреклонный! Целясь, ученого ты был точней. Весь мир оплакал драгоценность последней точности твоей.
Глубокий плюш казенного Эдема, развязный грешник, я взяла себе и хищно н неопытно владела углом стола
В день празднества, в час майского дождя, в миг соловьиных просьб и повелений, когда давно уж выросло
Светает! И огненный шар раскаленный встает из-за моря… Скорее — знамена! Возжаждала воли душа и, раннею
Земля, он мертв. Себе его возьми. Тебе одной принадлежит он ныне. Как сеятели горестной весны, хлопочут
Весной, весной, в ее Начале, я опечалившись жила. Но там, во мгле моей печали, о, как я счастлива была
И встретились: бессмертья твоего прекрасная и мертвая громада и маленькое дерево граната, возникшее во
Встает луна, и мстит она за муки надменной отдаленности своей. Лунатики протягивают руки и обреченно
О друзья, лишь поэзия прежде, чем вы, прежде времени, прежде меня самого, прежде первой любви, прежде
Снег аджаро-гурийских гор, моих гор родных. О, какой там большой простор, какой чистый родник!
Опять смеркается, и надо, пока не смерклось и светло, следить за увяданьем сада сквозь запотевшее окно.
Я тебя увенчаю короной, я тебе жемчугов надарю. Захочу я — и славой короткой, громкой славой тебя наделю.
Мне говорят: который год в твоем дому идет ремонт, и, говорят, спешит народ взглянуть на бодрый ход работ.
Молчат потухшие вулканы, на дно их падает зола. Там отдыхают великаны после содеянного зла.
I Солнце гуляет по-над берегами Иори, зной непомерный свершился, а день в половине. Лютое солнце спалило
Как никогда, беспечна и добра, я вышла в снег арбатского двора, а там такое было: там светало!
Ах, мало мне другой заботы, обременяющей чело, — мне маленькие самолеты все снятся, не пойму с чего.
Я знаю, все будет: архивы, таблицы… Жила-была Белла… потом умерла… И впрямь я жила! Я летела в Тбилиси
Кто же был так силен и умен? Кто мой голос из горла увел? Не умеет заплакать о нем рана черная в горле моем.
Увы, ущелие пустое! Давно ли в сетке гамака желтело платьице простое, как птица в глубине силка?
Помню — как вижу, зрачки затемню веками, вижу: о, как загорело все, что растет, и, как песнь, затяну
Как вникал я в твое многолетие, Мцхета. Прислонившись к тебе, ощущал я плечом мышцы трав и камней, пульсы
Так дурно жить, как я вчера жила, — в пустом пиру, где все мертвы друг к другу и пошлости нетрезвая жара
Странный гость побывал у меня в феврале. Снег занес, мою крышу еще — в январе, предоставив мне замкнутость
Свирель поет печально, стройно, и птица напрягает мускулы. О, как задумчиво и строго акация внимает музыке.
В окне, как в чуждом букваре, неграмотным я рыщу взглядом. Я мало смыслю в декабре, что выражен дождем и садом.
Стихотворения чудный театр, нежься и кутайся в бархат дремотный. Я ни при чем, это занят работой чуждых
Мир состоит из гор, из неба и лесов, мир-это только спор двух детских голосов. Земля в нем и вода, вопрос
Тень яблони живет на красивом лугу. Она дышит, пугливо меняет рисунок. Там же живет самшит, влюбленный
Чего еще ты ждешь и хочешь, время? Каких стихов ты требуешь, ответствуй! Дай мне покоя! И, покоем вея