Стихи Чичибабина Бориса

1 Ни с врагом, ни с другом не лукавлю. Давний путь мой темен и грозов. Я прошел по дереву и камню повидавших

За певчий бунт, за крестную судьбу, по смертный миг плательщицу оброка, да смуглый лоб, воскинутый высоко

Вошло в закон, что на Руси при жизни нет житья поэтам, о чем другом, но не об этом у черта за душу проси.

Зима шуршит снежком по золотым аллейкам, надежно хороня земную черноту, и по тому снежку идет Шолом-Алейхем

Больная черепаха — ползучая эпоха, смотри: я — горстка праха, и разве это плохо? Я жил на белом свете

1 Как утешительно-тиха и как улыбчиво-лукава в лугов зеленые меха лицом склоненная Полтава.

I Когда мы устанем от пыли и прозы, пожалуй, поедем в Судак. Какие огромные белые розы там светят в садах.

И вижу зло, и слышу плач, и убегаю, жалкий, прочь, раз каждый каждому палач и никому нельзя помочь.

Меняю хлеб на горькую затяжку, родимый дым приснился и запах. И жить легко, и пропадать нетяжко с курящейся

Ежевечерне я в своей молитве вверяю Богу душу и не знаю, проснусь с утра или ее на лифте опустят в ад

И средь детей ничтожных мира, Быть может, всех ничтожней он. А. С. Пушкин С детских лет избегающий драк

До гроба страсти не избуду. В края чужие не поеду. Я не был сроду и не буду, каким пристало быть поэту.

Как зимой завершена обида темных лет! Какая в мире тишина! Какой на свете свет! Сон мира сладок и глубок

Между печалью и ничем мы выбрали печаль. И спросит кто-нибудь «зачем?», а кто-то скажет «жаль».

Кончусь, останусь жив ли,- чем зарастет провал? В Игоревом Путивле выгорела трава. Школьные коридоры

Кто — в панике, кто — в ярости, а главная беда, что были мы товарищи, а стали господа. Ох, господа и дамы!

Все, что мечтала услышать душа в всплеске колодезном, вылилось в возгласе: «Как хороша церковь в Коломенском!

Тебе, моя Русь, не Богу, не зверю — молиться молюсь, а верить — не верю. Я сын твой, я сон твоего бездорожья

Сколько вы меня терпели!.. Я ж не зря поэтом прозван, как мальчишка Гекльберри, никогда не ставший взрослым.

Ночью черниговской с гор араратских, шерсткой ушей доставая до неба, чад упасая от милостынь братских

Из всех скотов мне по сердцу верблюд Передохнет — и снова в путь, навьючась. В его горбах угрюмая живучесть

В лесу соловьином, где сон травяной, где доброе утро нам кто-то пропинькал, счастливые нашей небесной

По деревням ходят деды, просят медные гроши. С полуночи лезут шведы, с юга — шпыни да шиши.

Однако радоваться рано — и пусть орет иной оракул, что не болеть зажившим ранам, что не вернуться злым

Когда я был счастливый там, где с тобой я жил, росли большие ивы, и топали ежи. Всходили в мире зори

Меня одолевает острое и давящее чувство осени. Живу на даче, как на острове. и все друзья меня забросили.

Судьбе не крикнешь: «Чур-чура, не мне держать ответ!» Что было родиной вчера, того сегодня нет.

Твой лоб, как у статуи, бел, и взорваны брови. Я весь помещаюсь в тебе, как Врубель в Рублеве.

Мы с тобой проснулись дома. Где-то лес качает кроной. Без движенья, без желанья мы лежим, обнажены.

Сними с меня усталость, матерь Смерть. Я не прошу награды за работу, но ниспошли остуду и дремоту на

До могилы Ахматовой сердцем дойти нелегко — через славу и ложь, стороной то лесной, то овражной, по наследью

Возлюбленная! Ты спасла мои корни! И волю, и дождь в ликовании пью. Безумный звонарь, на твоей колокольне

В лесу, где веет Бог, идти с тобой неспешно… Вот утро ткет паук — смотри, не оборви… А слышишь, как звучит

Живу на даче. Жизнь чудна. Свое повидло… А между тем еще одна душа погибла. У мира прорва бедолаг,- о

О, дай нам Бог внимательных бессонниц, чтоб каждый мог, придя под грубый кров как самозванец, вдруг с

Трепещу перед чудом Господним, потому что в бездушной ночи никого я не спас и не поднял, по-пустому слова расточил.

Ты нам во славу и в позор, Сергей Есенин. Не по добру твой грустен взор в пиру осеннем. Ты подменил простор