Стихи Самойлова Давида
Сороковые, роковые, Военные и фронтовые, Где извещенья похоронные И перестуки эшелонные. Гудят накатанные рельсы.
Чет или нечет? Вьюга ночная. Музыка лечит. Шуберт. Восьмая. Правда ль, нелепый Маленький Шуберт,— Музыка — лекарь?
Мне снился сон. И в этом трудном сне Отец, босой, стоял передо мною. И плакал он. И говорил ко мне: —
Соври, что любишь! Если ложь Добра, то будь благословенна! Неужто лучше ржавый нож И перерезанная вена?
Внезапно в зелень вкрался красный лист, Как будто сердце леса обнажилось, Готовое на муку и на риск.
Цель людей и цель планет К Богу тайная дорога. Но какая цель у Бога? Неужели цели нет?
Жаль мне тех, кто умирает дома, Счастье тем, кто умирает в поле, Припадая к ветру молодому Головой, закинутой от боли.
Стоишь, плечами небо тронув, Превыше помыслов людских, Превыше зол, превыше тронов, Превыше башен городских.
Там Анна пела с самого утра И что-то шила или вышивала. И песня, долетая со двора, Ему невольно сердце
Я не знал в этот вечер в деревне, Что не стало Анны Андреевны2, Но меня одолела тоска. Деревянные дудки
Не белый цвет и черный цвет Зимы сухой и спелой — Тот день апрельский был одет Одной лишь краской — серой.
Возвращаюсь к тебе, дорогая, К твоим милым и легким словам. На пороге, меня обнимая, Дашь ты волю свободным слезам.
Тяжелое небо набрякло, намокло. Тяжелые дали дождем занавешены. Гроза заливает июльские стекла, А в стеклах
Еще я помню уличных гимнастов, Шарманщиков, медведей и цыган И помню развеселый балаган Петрушек голосистых
Действительно ли счастье — краткий миг И суть его — несовершенство, И правы ль мы, когда лобзаем лик
Круглый двор с кринолинами клумб. Неожиданный клуб страстей и гостей, приезжающих цугом. И откуда-то
Мария была курчава. Толстые губы припухли. Она дитя качала, Помешивая угли. Потрескавшейся, смуглой Рукой
Тот запах вымытых волос, Благоуханье свежей кожи! И поцелуй в глаза, от слез Соленые, и в губы тоже.
Кто двигал нашею рукой, Когда ложились на бумаге Полузабытые слова? Кто отнимал у нас покой, Когда от
Получил письмо издалека, Гордое, безумное и женское. Но пока оно свершало шествие, Между нами пролегли века.
Все сегодня легко, свежо… Взять хотя бы вон тот снежок, Тот, что смехом сыпучим жжет Твой полуоткрытый рот.
— Ты моей никогда не будешь, Ты моей никогда не станешь, Наяву меня не полюбишь И во сне меня не обманешь…
Круг любви распался вдруг, День какой-то полупьяный. У рябины окаянной Покраснели кисти рук.
Старик с мороза вносит в дом Охапку дров продрогших. В сенях, о кадку звякнув льдом, Возьмет железный ковшик;
Их не ждут. Они приходят сами. И рассаживаются без спроса. Негодующими голосами Задают неловкие вопросы.
Подросток! Как по нежному лекалу Прочерчен шеи робкий поворот. И первому чекану и закалу Еще подвергнут
Я разлюбил себя. Тоскую От неприязни к бытию. Кляну и плоть свою людскую, И душу бренную свою.
Мы оба сидим над Окою, Мы оба глядим на зарю. Напрасно его беспокою, Напрасно я с ним говорю!
Скорей, скорей! Кончай игру И выходи из круга! Тебе давно не по нутру Играть легко и грубо.
Поэзия пусть отстает От просторечья — И не на день, и не на год На полстолетья. За это время отпадет
Ильдефонс-Константы Галчинский дирижирует соловьями: Пиано, пианиссимо, форте, аллегро, престо!
Говорят, Беатриче была горожанка, Некрасивая, толстая, злая. Но упала любовь на сурового Данта, Как на
Не для меня вдевают серьги в ушки И в зеркало глядятся. О милая, обмана не нарушьте, Свершая святотатство!
Был ливень. И вызвездил крону. А по иссякании вод, Подобно огромному клену, Вверху замерцал небосвод.
Она как скрипка на моем плече. И я ее, подобно скрипачу, К себе рукою прижимаю. И волосы струятся по
Кто устоял в сей жизни трудной, Тому трубы не страшен судной Звук безнадежный и нагой. Вся наша жизнь
Ну вот, сыночек, спать пора, Вокруг деревья потемнели. Черней вороньего пера Ночное оперенье ели.
Рано утром приходят в скверы Одинокие злые старухи, И скучающие рантьеры На скамейках читают газеты.
Приобретают остроту, Как набирают высоту, Дичают, матереют, И где-то возле сорока Вдруг прорывается строка
Стройный мост из железа ажурного, Застекленный осколками неба лазурного. Попробуй вынь его Из неба синего
О, так это или иначе, По чьей неизвестно вине, Но музыка старой удачи Откуда-то слышится мне.
Старушечье существованье Зимы под серым колпаком. И неустанное снованье Махровых нитей шерстяных.
Я, Шварц Бертольд, смиреннейший монах, Презрел людей за дьявольские нравы. Я изобрел пылинку, порох
Ты подарила мне вину, Как крепость старому вину. Сперва меня давила в чане, Как кахетинские крестьяне
Я вышел ночью на Ордынку. Играла скрипка под сурдинку. Откуда скрипка в этот час — Далеко за полночь
Давайте каждый день приумножать богатство Апрельской тишины в безлиственном лесу. Не надо торопить.
Неужели всю жизнь надо маяться! А потом от тебя останется — Не горшок, не гудок, не подкова,- Может
Упущенных побед немало, Одержанных побед немного, Но если можно бы сначала Жизнь эту вымолить у Бога
Жду, как заваленный в забое, Что стих пробьется в жизнь мою. Бью в это темное, рябое, В слепое, в каменное бью.
Веселым зимним солнышком Дорога залита. Весь день хлопочет Золушка, Делами занята. Хлопочет дочь приемная