Стихи Иосифа Бродского

Тогда, когда любовей с нами нет, тогда, когда от холода горбат, достань из чемодана пистолет, достань

Теперь так мало греков в Ленинграде, что мы сломали Греческую церковь, дабы построить на свободном месте

В прошлом те, кого любишь, не умирают! В прошлом они изменяют или прячутся в перспективу. В прошлом лацканы уже;

Во время ужина он встал из-за стола и вышел из дому. Луна светила по-зимнему, и тени от куста, превозмогая

Это было плаванье сквозь туман. Я сидел в пустом корабельном баре, пил свой кофе, листал роман;

Теперь все чаще чувствую усталость, все реже говорю о ней теперь, о, помыслов души моей кустарность

Великий человек смотрел в окно , а для нее весь мир кончался краем его широкой греческой туники, обильем

Сознанье, как шестой урок, выводит из казённых стен ребёнка на ночной порог. Он тащится во тьму затем

Сумев отгородиться от людей, я от себя хочу отгородиться. Не изгородь из тесаных жердей, а зеркало тут

Ах, улыбнись, ах, улыбнись, во след махни рукой Недалеко за цинковой рекою Ах, улыбнись, в оставленных

Октябрь — месяц грусти и простуд, а воробьи — пролетарьят пернатых — захватывают в брошенных пенатах

Н. И. Желание горькое — впрямь! свернуть в вологодскую область, где ты по колхозным дворам шатаешься

М. Б. Подруга милая, кабак все тот же. Все та же дрянь красуется на стенах, все те же цены. Лучше ли вино?

Хотя не имеет смысла, деревья еще растут. Их можно увидеть в окне, но лучше издалека. И воздух почти

Мой Арлекин чуть-чуть мудрец, так мало говорит, мой Арлекин чуть-чуть хитрец, хотя простак на вид, ах

В эту зиму с ума я опять не сошёл. А зима, глядь, и кончилась. Шум ледохода и зелёный покров различаю.

В деревне Бог живет не по углам, как думают насмешники, а всюду. Он освящает кровлю и посуду и честно

Вполголоса — конечно, не во весь — прощаюсь навсегда с твоим порогом. Не шелохнется град, не встрепенется

Маленькие города, где вам не скажут правду. Да и зачем вам она, ведь всё равно — вчера. Вязы шуршат за

Из слез, дистиллированных зрачком, гортань мне омывающих, наружу не пущенных и там, под мозжечком, образовавших

Я начинаю год, и рвет огонь на пустыре иссохшей елки остов — обглоданного окуня скелет! И к небу рвется

Ни страны, ни погоста не хочу выбирать. На Васильевский остров я приду умирать. Твой фасад темно-синий

Только пепел знает, что значит сгореть дотла. Но я тоже скажу, близоруко взглянув вперед: не все уносимо

Ничто не стоит сожалений, люби, люби, а все одно, — знакомств, любви и поражений нам переставить не дано.

Возвратится на Родину. Ну, что ж? Глядя вокруг, кому ещё ты нужен, Кому теперь в друзья ты попадёшь.

I Я хотел бы жить, Фортунатус, в городе, где река высовывалась бы из-под моста, как из рукава — рука

Самолёт летит на Вест, расширяя круг тех мест — от страны к другой стране, — где тебя не встретить мне.

Что хорошего в июле? Жуткая жара. Осы жалятся как пули. Воет мошкара. Дождь упрямо избегает тротуаров, крыш.

Он здесь бывал: еще не в галифе — в пальто из драпа; сдержанный, сутулый. Арестом завсегдатаев кафе покончив

Е.К. Я выпил газированной воды под башней Белорусского вокзала и оглянулся, думая, куды отсюда бросить кости.

Нынче ветрено и волны с перехлестом. Скоро осень, все изменится в округе. Смена красок этих трогательней

Коньяк в графине — цвета янтаря, что, в общем, для Литвы симптоматично. Коньяк вас превращает в бунтаря.

Я был только тем, чего ты касалась ладонью, над чем в глухую, воронью ночь склоняла чело. Я был лишь

Глава 1 Друзья мои, ко мне на этот раз. Вот улица с осенними дворцами, но не асфальт, покрытая торцами

На окраинах, там, за заборами, За крестами у цинковых звезд, За семью-семьюстами запорами И не только

Он верил в свой череп. Верил. Ему кричали: «Нелепо!» Но падали стены. Череп, Оказывается, был крепок.

А. Кушнеру Ничем, Певец, твой юбилей мы не отметим, кроме лести рифмованной, поскольку вместе давно не

День назывался «первым сентября». Детишки шли, поскольку — осень, в школу. А немцы открывали полосатый

Not with a bang but a whimper.* T.S.Eliot Март на исходе, и сад мой пуст. Старая птица, сядь на куст

В пространстве, не дыша, несется без дорог еще одна душа в невидимый чертог. А в сумраке, внизу, измученный

1 Когда подойдет к изголовью смотритель приспущенных век, я вспомню запачканный кровью, укатанный лыжами

С точки зрения воздуха, край земли всюду. Что, скашивая облака, совпадает — чем бы не замели следы —

Как нравится тебе моя любовь, печаль моя с цветами в стороне, как нравится оказываться вновь с любовью

Прекрасная и нищая страна. На Западе и на Востоке — пляжи двух океанов. Посредине — горы, леса, известняковые

Узнаю этот ветер, налетающий на траву, под него ложащуюся, точно под татарву. Узнаю этот лист, в придорожную

Мы возвращаемся с поля. Ветер гремит перевернутыми колоколами ведер, коверкает голые прутья ветел, бросает

Сухое левантинское лицо, упрятанное оспинками в бачки, когда он ищет сигарету в пачке, на безымянном

«On a cloud I saw a child, and he laughing said to me…» W. Blake [«…Дитя на облачке узрел я, оно мне

М.Б. Провинция справляет Рождество. Дворец Наместника увит омелой, и факелы дымятся у крыльца.

Зима, зима, я еду по зиме, куда-нибудь по видимой отчизне, гони меня, ненастье, по земле, хотя бы вспять