Стихи Ходасевича Владислава

Мама! Хоть ты мне откликнись и выслушай: больно Жить в этом мире! Зачем ты меня родила? Мама!

Иди, вот уже золото кладем в уста твои, уже мак и мед кладем тебе в руки. Salve aetemum. Красинский В

Не жди, не уповай, не верь: Всё то же будет, что теперь. Глаза усталые смежи, В стихах, пожалуй, ворожи

Молчи, склони свое лицо. Ночному страху нет ответа. Глубинней серого рассвета Твое жемчужное лицо.

Элегия Не радостен апрель. Вода у берегов Неровным льдом безвременно одета. В холодном небе — стаи облаков

Георгию Раевскому Я с Музою не игрывал уж год, С колодою рука дружней, чем с лирой, Но для тебя — куда ни шло!

Покрова Майи потаенной Не приподнять моей руке, Но чуден мир, отображенный В твоем расширенном зрачке.

Н_и_ничек глаза таращит На вокзальные часы, Очень беспокоясь на счет Женственной своей красы.

Бывало, думал: ради мига И год, и два, и жизнь отдам… Цены не знает прощалыга Своим приблудным пятакам.

Мы по улицам темным Разбежимся в молчании. Мы к заборам укромным Припадем в ожидании. …«Эй, прохожий!

Как выскажу моим косноязычьем Всю боль, весь ад? Язык мой стал звериным или птичьим, Уста молчат.

Я сон потерял, а живу как во сне. Всё музыка дальняя слышится мне. И арфы рокочут, и скрипки поют — От

Смоленский рынок Перехожу. Полет снежинок Слежу, слежу. При свете дня Желтеют свечи; Всё те же встречи

И снова голос нежный, И снова тишина, И гладь равнины снежной За стеклами окна. Часы стучат так мерно

1 Эх, как с гор мы спустимся в долины, Врага одолеем, сами будем целы. Идите-ка, хлопцы, в долины, в

Ночью и днем надо мною упорно, Гулко стрекочет швея на машинке. К двери привешена в рамочке черной Надпись

Маляр в окне свистал и пел «Миньону» и «Кармен». Апрельский луч казался бел От выбеленных стен.

Я родился в Москве. Я дыма Над польской кровлей не видал, И ладанки с землей родимой Мне мой отец не завещал.

Что сердце? Лань. А ты стрелок, царевна. Но мне не пасть от полудетских рук, И, промахнувшись, горестно

Царевна ходит в красном кумаче, Румянит губы ярко и задорно, И от виска на поднятом плече Ложится бант

Мне нож подает и торопит: «Возьми же — и грудь раздвои!» А жадное сердце всё копит Земные богатства свои.

Душа поет, поет, поет, В душе такой расцвет, Какому, верно, в этот год И оправданья нет. В церквах —

«С Новым годом!» Как ясна улыбка! «С Новым счастьем!» — «Милый, мы вдвоем!» У окна в аквариуме рыбка

Лежу, ленивая амеба, Гляжу, прищуря левый глаз, В эмалированное небо, Как в опрокинувшийся таз.

Exegi monumentum Павлович! С посошком, бродячею каликой Пройди от финских скал вплоть до донских станиц

Свет воздушный, свет прозрачный пал к моим стопам Тени мягко, тени томно льнут к сырым тропам В обнаженных

Всю ночь мела метель, но утро ясно. Еще воскресная по телу бродит лень, У Благовещенья на Бережках обедня

Буря! Ты армады гонишь По разгневанным водам, Тучи вьешь и мачты клонишь, Прах подъемлешь к небесам.

Жестокий век! Палач и вор Достигли славы легендарной. А там, на площади базарной, Среди бесчувственных

Этот вечерний, еще не весенний, Но какой-то уже и не зимний… Что ж ты медлишь, весна? Вдохновенней, Ты

Странник прошел, опираясь на посох, – Мне почему-то припомнилась ты. Едет пролетка на красных колесах

Вот оно! Восходит солнце! По долинам, по низам Все еще туман клубится, прицепившийся к кустам.

«Проходят дни, и каждый сердце ранит, И на душе — печали злая тень. Верь, близок день, когда меня не

Я до тебя не добреду, Цветок нетленный, цвет мой милый, Я развожу костер в саду, Огонь прощальный и унылый.

Мельница забытая В стороне глухой. К ней обоз не тянется, И дорога к мельнице Заросла травой.

От скуки скромно вывожу крючочки По гладкой, белой, по пустой бумаге: Круги, штрихи, потом черчу зигзаги

С берлинской улицы Вверху луна видна. В берлинских улицах Людская тень длинна. Дома – как демоны, Между

«Накинув плащ, с гитарой под полою:» Цвети звездой, ночная синева! Ах, я лица влюбленного не скрою, Когда

Опять во тьме. У наших ног Простертых тел укромный шорох, Неясный крик, несмелый вздох И затаенный страх

Мне б не хотелось быть убитым Ни в пьяном уличном бою, Ни пасть за родину свою, Подобно мужам знаменитым.

На пути в Египет Реб Элиокум, резник, встает неспешно со стула, Все нумера «Гацефиры» сложил и ладонью

Нет, больше не могу смотреть я Туда, в окно! О, это горькое предсмертье, — К чему оно? Во всем одно звучит

Я много лгал, запугивал детей Порывами внезапного волненья… Украденной личиной вдохновенья Я обольщал

«Вечерние известия!..» Ори, ласкай мне слух, Пронырливая бестия, Вечерних улиц дух. Весенняя распутица

В темноте, задыхаясь под шубой, иду, Как больная рыба по дну морскому. Трамвай зашипел и бросил звезду

Да, да! В слепой и нежной страсти Переболей, перегори, Рви сердце, как письмо, на части, Сойди с ума

Горячий ветер, злой и лживый. Дыханье пыльной духоты. К чему, душа, твои порывы? Куда еще стремишься ты?

Я задумался. Очнулся. Колокольный звон! В церковь, к свечкам, к темным ликам Грустно манит он.

С латинского Скорее челюстью своей Поднимет солнце муравей; Скорей вода с огнем смесится; Кeнтaвpовa

Спишь ты, Юстина? Я жду у дверей. — Бог с вами, рыцарь, уйдите скорей! — Полно, Юстина, я тихо пройду