Разве ты объяснишь мне — откуда
Эти странные образы дум?
Отвлеки мою волю от чуда,
Обреки на бездействие ум.
Я боюсь, что наступит мгновенье,
И, не зная дороги к словам,
Мысль, возникшая в муках творенья,
Разорвет мою грудь пополам.
Промышляя искусством на свете,
Услаждая слепые умы,
Словно малые глупые дети,
Веселимся над пропастью мы.
Но лишь только черед наступает,
Обожженные крылья влача,
Мотылёк у свечи умирает,
Чтобы вечно пылала свеча!
Неоднократно в стихотворении Н. А. Заболоцкого упоминается ситуация смерти: разорванная грудь (2 строфа), «пропасть» (3) и смерть мотылька у свечи (4). Некоторые особенности изображения данного события призывают нас к его рассмотрению. В 3 строфе обращает на себя внимание странность,– это близкое соседство образов опасной для жизни пропасти и детского веселья над ней. Во второй строфе мы сталкиваемся с изображением того, как «мысль» разрывает плоть (грудь пополам). Образ мучительной смерти здесь указывает на усилия, «муки творения». Искусство ставит поэта на границу между жизнью и смертью. В мире произведения эта граница раскрывается следующим образным рядом: «веселимся над пропастью мы», «обожжённые крылья влача»,«разорвёт мою грудь пополам». Сама поставленная задача воплотить мысль в слово затрудняется ограниченностью человеческих возможностей, отсюда возникает напряжение между мыслью и словом и образ разрыва. Страх перед разрывом связи между словом и мыслью равен для него смерти. Невоплощение мысли в слово – это крах творческого акта, который равен смерти самой творческой личности: «разорвёт мою грудь пополам». Это приводит нас к пониманию данного поэтического высказывания как осмысления отношений между волей человека, которая подчиняется его призванию, и в то же время трудностью полноценно ответить на этот призыв. Возникающая боль указывает на поворот человека к своей собственной сущности. Стремление к творчеству обусловлено амбивалентной природой обращения. Речь идёт о том, что не только сам поэт к чему-то обращается, но и есть что-то, что обращается к нему. Дело не только в потребности лирического героя высказать то, что уклоняется от раскрытия (объяснить необъяснимое). Просто есть нечто, что обращается к человеку и удерживает его внимание при себе («отвлеки мою волю от чуда»). Чудо, о котором идёт речь в первой строфе, мы понимаем из текста как чудо, которое совершается всякий раз, когда рождается, облекается плотью (словом) бесплотная мысль. Ради этого чуда, к которому направлена его воля, поэт идёт на самопожертвование («обожженные крылья влача»). Стремление понять смысл происходящего отсылает лирического героя к этой амбивалентности призыва и призвания, понять которое становится трудно, как только мы за- дадимся этим вопросом. Поэтому лирический герой сравнивается с мотыльком, и таким сравнением выражается его смертная природа, а бессмертная – раскрывается его предназначением: «чтобы вечно пылала свеча».
Пропасть, разрыв и ожог вызваны здесь одной и той же причиной: мысль не знает «дороги к словам». Человек переживает муки творчества в процессе творческого акта. Мысль – это как раз то, что связано с образом света и внесения ясности и может зажечь «свет» и пробудить отклик, прояснение. Свеча (как символ жизни и творческого горения) связана с образом мысли, обретающей дорогу к словам постепенно. Поиск «дороги к словам» требует особого времени и усилий. Эти муки оправданы, как неслучайные и направленные на что-то жизненно значимое: «чтобы вечно пылала свеча». Здесь образы света и искусства объединяются на фоне тьмы и невежества. Образ «слепых умов» и «глупых детей» – это вещи, связанные с различными категориями. Как мы помним, характеристика «глупый» относится и к лирическому герою, но те, кто назван «умами»,находятся на полюсе противоположном сфере труда, творчества и прозрения. Это происходит потому, что «слепые умы» занимаются чем-то труду противоположным – «услаждаются». Сравнение с глупыми детьми связано не с умственной ленью, а с игнорированием опасности ради того, чтобы избежать другой, более страшной участи — не завершить начатое, прервать воплощение смысла.