Вы стоите в середине пантеона,
а вокруг кружатся черные икринки
ваших строк. Вот так иголка патефона
бродит, шаркая, по венам грампластинки.
(Не пластинка — срез эбенового древа.
И не линии на ней, а кольца судеб.
Хорошо б ей ошалеть от перегрева
и расплавиться. Но этого не будет.)
Впрочем, нет. Ваш голос — он иголка шприца.
Раструб губ торчит, как порванная вена.
В скольких юношеских душах отразиться
пестрым снимком поляроидным ваш тенор?
Все пройдет, и жизнь с изношенного века
одинокою слезой стечет незримо.
(Как пожухлая трава, торчат из снега
ваши волосы, переживая зиму.)
Будет новое гореть средневековье,
обреченное на подвиги и муки.
Ваше круглое лицо снеговековье
обовьют потомков маленькие руки…
Сколько жутких подмахнул ваш быстрый росчерк
договоров? Для кого вы драли глотку?
Кто из двух — Харон иль ангел-перевозчик
вас посадит после смерти в свою лодку?
(Доберетесь до причала — позвоните.)
Все же верю, опуская все изъяны:
ваши строки — не единственные нити,
по которым вы подниметесь из ямы.
Нету выше и пронзительнее тона,
чем у вас. Ваш голос стукнется о плиты.
Семь котлов есть в бане мрачного Катона.
Там вы будете до косточек отмыты.
Ну, а нет, так не беда. Не огорчайтесь.
Не берите в ум, как молодое племя.
Вы на чаше посильнее раскачайтесь.
Может, вынесет «авось»? Еще есть время.
Что же я… Желаю вам доплыть до Рая.
(На странице строчка, как копченый угорь —
на тарелке). Даже дерево, сгорая,
превращается не в пыль — в древесный уголь.
Нынче впору вам, укрывшись за бравадой,
над костром потухшим, съежившись, без спешки,
авторучкой, словно палкой сучковатой,
ворошить, кряхтя, сухие головешки.
Все пустое. Для расстройства нет причины.
Время — море? Пусть. Зато слова — не тонут.
Лишь по телу разбегаются морщины,
как круги от камня, брошенного в омут.