Стихи Рената Гильфанова

Плавно дымит сигарета, я стою на перроне. Кроме меня — ни души, и я говорю вороне, скачущей между рельсов

Кто прозябал во впадинах бездонных, кто путался в сетях дорог и тропок, переплывал заливы и затоны и

Забежали в горло паучки, разбросав мохнатые крючки. Так на вкус приятно кисловат пьяных слов мясистый киловатт.

Пойдем погуляем по Сретенке. Московский классический вид. Денек мутноватый и серенький. Плюс восемь.

1 Здесь прохладно весной и не жарко летом. Ветерок играет твоим скелетом. Здесь натянут на дерево мрак капроном.

Грузный мужчина в панаме пьёт из пластикового сосуда газировку и цедит: «А ну-ка пошел отсюда!

Там, где суровый океан на берег сыплет клочья пены, вдали от прочих чудных стран лежит земля.

Ковыляя на трех ногах, улыбающаяся собака переходит дорогу. Я смотрю ей вслед и шепчу: «Однако».

«Вот и пришло Рождество. А с ним к нам пришел тот свет, который светил младенцу две тысячи с лишним лет назад.

Скоро рассвет. Появится горизонт. Из радио на подоконнике запоет Кобзон. Тетя Галя почешет локоть и скажет «ох!

Он лежит на песке под тентом с книжкой аббата Прево и говорит с улыбкой: «Сегодня, еще до заката я умру».

Крикнув «майна» Танатосу, в те края, где вовек не услышишь «виры», с громкой песней спускался Орфей

Люблю я жизнь, но странною любовью. Ее портрет мой глаз берет в кредит. И карий взгляд втыкается в обои

Внутри человека идет война. Она начинается в раннем детстве. А к старости его кожа повсюду испещрена

Ангелы немы, потому что питаются снегом. Сказки повествуют о том, что снег застудил им связки.

Георгию Жердеву запятая поэту запятая который умеет многозначительное многоточие слушать 1 Спать у окошка

Здесь плавно оторвавшись от земли, беспечны, как режим автопилота, вычерчивают в небе журавли адажио

Я сутулый скрипач с наведенным смычком. Мои пальцы — глаза с удлиненным зрачком. И в колючих суставах

Кожаная перчатка, хранящая теплоту маленькой кисти. Раструб, скрывающий наготу маленьких пальцев.

Будто ангел, плененный дьяволом, источающим потный сок, с грудки, преданной одеялом, удивленно глядел сосок.

Ю.И. * Состав вагонов мчится вдоль рядов культурных насаждений. Чай готов. Колбасный сыр нарезан.

Цепочка синих гор. Внизу — страна. Увы, воображению двуногих претит вариативность, и она не слишком отличается

Где сгустки крови слизывая с капель и инструмент в ладонях распушив, суровый врач, играя в пальцах скальпель

Вечереет. Скоро стемнеет. Но пока — светло. За окном останавливается машина, похожая на черный гроб.

Съедает ночь твои слова. Увы, они совсем не те. Как инфракрасная сова, я слишком вижу в темноте.

Утомившись шляться по знакомым с бесполезной связкою ключей, я б хотел быть смуглым насекомым с наливными

Чуб упрямый откинут назад. В бледных пальцах зажатая трубка чуть дымится. Рассеянный взгляд предвещает

Паучковая страсть в каждый нерв забежала. Я не смог, не хотел отклонить ее жало. Эту нервную дрожь укротить

Ветер прохладной волной обдувает тело. И тело отвечает пониженной температурой. Но что-то внутри нее

* Голова стала дрожать, шея стала недержать. Не пора ли, в самом деле, пить бросать, курить бросать?

Пусть равви, раскрыв золотой Таннах, подрежет мне стержень — я не обижусь. Три дня, как монах, в четырех

Облака, как большие солонки, у которых сломались заслонки. В черном воздухе делая штрих, чем-то беленьким

Небо как будто выцвело. Листва — мертва. Сизым дымком подернута вся округа. Ветер относит в сторону их

Ах, одиночество! Месиво боли, гордыни, срама. Дочка его — поэзия. Впрочем, она же — мама. Ох, это одиночество!

Двадцатый век, прикидываясь Шивой, копается в душе, как в шкуре вшивой. Потом он тихо спит, прикрывшись тучей.

Может быть, обитатель звёзд глядящий на нас с небес, учует тепло наших гнезд. Нам нельзя обойтися без.

Голос слепого моллюска, пробиваясь сквозь толщу вод (так карабкается альпинист на вершину Монблана)

Пирамида венков, обострившийся профиль и рать пожилых театралов, к партеру придавленных болью.

И жил так точно, как писал… Ни хорошо, ни худо. К. Батюшков Я не топлю печаль в вине, в стакане пресно.

Дыша и вздымаясь, поет вещество. Ах, море, ну что ты за существо? Я к морю иду по песчаной дорожке и

«Мысли о горизонте — порожденье ума невротика. Выморочный туман. А сам горизонт — не материя, а просто

Лишь тот достоин оды, безусловно, кто, выкурив сигару, хладнокровно внимая звукам вражеского хора, надкусывает

«Вот и пришло Рождество. А с ним к нам пришел тот свет, Который светил младенцу две тысячи с лишним лет Назад.

Как твердил мне один педрила на Сахалине, «Жизнь ужасно, ужасно прекрасна! Была и ныне». Недобитый осколок

Мне случалось лопатить дерьмо и вкушать с серебра улиток, смазывать солидолом петли чужих калиток, работать

Мне не о чем грустить, все шито-крыто, и жизнь моя размеренна, как повесть. Я как Иона здесь, хоть не

Я жил в смущении и думал об отце, сухую тень приклеивал к стене, когда фонетика на выжженном лице две

Когда художник выходит из комнаты и закрывает дверь, в мастерской остаются белеть скульптуры.

Ночью здесь человек лежал, глядя в неба тьму, вперив глаза в отсутствие чего бы то ни было.

Цветок гвоздики — воплощенный крик фанатика — застыл в хрустальной вазе. Тетради, авторучка, стопка книг