Стихи Жигулина Анатолия

Мела пурга, протяжно воя. И до рассвета, ровно в пять, Нас выводили под конвоем Пути от снега расчищать.

О, Родина! В неярком блеске Я взором трепетным ловлю Твои просёлки, перелески — Всё, что без памяти люблю.

О, замри, мое сердце! Застынь, Слышишь, Ветер качает полынь?.. Занимается свет. Умирает роса.

Здравствуй, лоза у оврага, Домик и милая ель! Радостно лает дворняга, Милый, приветливый зверь.

Обложили, как волка, флажками, И загнали в холодный овраг. И зари желтоватое пламя Отразилось на черных стволах.

Осинники да черные стога. Забор нависшей над обрывом дачи. Да синим льдом обмерзли берега. И белый луг

Соловецкая чайка Всегда голодна. Замирает над пеною Жалобный крик. И свинцовая Горькая катит волна На

Ничего в нем вроде хорошего, Просто так, большое село. Облака плывут — мимо Коршева, Журавли летят —

Нищий в вагоне, как в годы войны. Стон в переходах метро. Милая Родина! Вновь мы больны. Вновь оскудело добро.

Сползла машина с перевала. И в падях, Что всегда пусты, Нас будто всех околдовало — Мы вдруг увидели Цветы!

Один и тот же незабытый Я вижу полдень вдалеке: Бегу босой по теплым плитам К нагретой солнечной реке.

Снег над соснами кружится, кружится. Конвоиры кричат в лесу… Но стихи мои не об ужасах. Не рассчитаны на слезу.

Я в первый раз в Москву приехал Тринадцать лет тому назад Мне в память врезан Скорбной вехой Тюрьмы облупленный фасад.

Тайга за рекой пылала, От сопок тянуло гарью. Большущее медное солнце Жевало последний снег.

На русском Севере — Калина красная, Края лесистые, Края озерные. А вот у нас в степи Калина — разная

Александру Твардовскому Осень, опять начинается осень. Листья плывут, чуть касаясь воды. И за деревней

Полынный берег, мостик шаткий. Песок холодный и сухой. И вьются ласточки-касатки Над покосившейся стрехой.

Побило градом яблони, Ударило из мглы, Сломало, словно ядрами, Некрепкие стволы. В лохмотья измочалена

Из штольни вышли в пыльных робах, На свет взглянув из-под руки. И замелькали на сугробах Густые черные плевки.

     Е. М. Раевской      В. Ф. Жигулину Дорогие родители! Мать и отец! Не сердитесь, что письма Пишу

Я часто слушал утром росным, Когда долины спят во мгле, Как шумно с ветром спорят сосны На голой каменной скале.

Ничего не могу и не значу. Словно хрустнуло что-то во мне. От судьбы получаю в придачу Психбольницу —

Вот и снова мне осень нужна, Красных листьев скупое веселье, Словно добрая стопка вина В час тяжелого

В шахтерском клубе было тесно. И над рядами, в тишине, Плыла, Металась, Билась песня, Как чайка от волны к волне.

Гулко эхо от ранних шагов. Треск мороза — как стук карабина. И сквозь белую марлю снегов Просочилась

Здесь нет теперь и знака никакого, А был острог на этом месте встарь… Быть может, в нем сидел, цепями

Булату Окуджаве Черный ворон, белый снег. Наша русская картина. И горит в снегу рябина Ярче прочих дальних вех.

Семь лет назад я вышел из тюрьмы. А мне побеги, Всё побеги снятся… Мне шорохи мерещатся из тьмы.

Глыбу кварца разбили молотом, И, веселым огнем горя, Заблестели крупинки золота В свете тусклого фонаря.

В серый дом Моего вызывали отца. И гудели слова Тяжелее свинца. И давился от злости Упрямый майор.

Пожелтели, облетели кроны. Стихло море в редких кораблях. Чайки, словно белые вороны, Кормятся на убранных полях.

Вспоминаются черные дни. Вспоминаются белые ночи. И дорога в те дали — короче, Удивительно близки они.

Начинаю поэму. Я у правды в долгу. Я решить эту тему По частям не смогу. Только в целом и полном Это

На лежнёвке порою вешней — Видно, был большой перекос — Забурился, ломая лежни, И на шпалы сел паровоз.

Помню я: под сенью старых вишен В том далеком, В том донском селе Жили пчелы в камышовых крышах — В каждой

Я поеду один К тем заснеженным скалам, Где когда-то давно Под конвоем ходил. Я поеду один, Чтоб ты снова

В ночную смену на Шайтане, Где черный камень льдом покрыт, Из горной штольни мы катали Отпалом вырванный гранит.

Перепелка над пшеничным полем И вечерний предзакатный лес. Словно звон далеких колоколен Тихо разливается окрест.

Голубеет осеннее поле, И чернеет ветла за рекой. Не уйти от навязчивой боли Даже в этот прозрачный покой.

Что говорить. Конечно, это плохо, Что жить пришлось от воли далеко. А где-то рядом гулко шла эпоха.

Мой бедный мозг, мой хрупкий разум, Как много ты всего хранишь! И все больнее с каждым разом Тревожно

Ян Стефанович Раевский, Дальний-дальний пращур мой! Почему кружится лебедь Над моею головой?

Дабы пресечь татарских орд свирепость, Святую Русь от нехристей сберечь, Царь повелел Рубить на взгорье

В тумане плавают осины, И холм маячит впереди. Неудивленно и несильно Дрожит душа в моей груди.

Ржавые елки На старом кургане стоят. Это винтовки Когда-то погибших солдат. Ласточки кружат И тают за

Я полностью реабилитирован. Имею раны и справки. Две пули в меня попали На дальней глухой Колыме.

В округе бродит холод синий И жмется к дымному костру. И куст серебряной полыни Дрожит в кювете на ветру.

Я был назначен бригадиром. А бригадир — и царь, и бог. Я не был мелочным придирой, Но кое-что понять не мог.

Марта, Марта! Весеннее имя. Золотые сережки берез. Сопки стали совсем голубыми. Сушит землю последний мороз.

Все меньше друзей Остается на свете. Все дальше огни, Что когда-то зажег… Погода напомнила Осень в Тайшете