Стихи Марины Цветаевой
Мне нравится, что вы больны не мной, Мне нравится, что я больна не вами, Что никогда тяжелый шар земной
Безупречен и горд В небо поднятый лоб. Непонятен мне герб, И не страшен мне гроб. Меж вельмож и рабов
Даны мне были и голос любый, И восхитительный выгиб лба. Судьба меня целовала в губы, Учила первенствовать Судьба.
Тоска по родине! Давно Разоблаченная морока! Мне совершенно все равно — Где совершенно одинокой Быть
Уж сколько их упало в эту бездну, Разверзтую вдали! Настанет день, когда и я исчезну С поверхности земли.
Продолговатый и твердый овал, Черного платья раструбы… Юная бабушка! Кто целовал Ваши надменные губы?
Лежат они — написанные наспех, Горячие от горечи и нег. Между любовью и любовью распят Мой миг, мой час
Был вечер музыки и ласки, Всё в дачном садике цвело. Ему в задумчивые глазки Взглянула мама так светло!
Моим стихам, написанным так рано, Что и не знала я, что я — поэт, Сорвавшимся, как брызги из фонтана
Скомкали фартук холодные ручки, Вся побледнела, дрожит баловница. Бабушка будет печальна: у внучки Вдруг
Почему ты плачешь? — Так. — Плакать так смешно и глупо. Зареветь, не кончив супа! Отними от глаз кулак!
Бежит тропинка с бугорка, Как бы под детскими ногами, Всё так же сонными лугами Лениво движется Ока;
Я Вас люблю всю жизнь и каждый день. Вы надо мною как большая тень, как древний дым полярных деревень.
Дружить со мной нельзя, любить меня – не можно! Прекрасные глаза, глядите осторожно! Баркасу должно плыть
О, неподатливый язык! Чего бы попросту — мужик, Пойми, певал и до меня: «Россия, родина моя!
Красною кистью Рябина зажглась. Падали листья. Я родилась. Спорили сотни Колоколов. День был субботний
Ты мне чужой и не чужой, Родной и не родной, Мой и не мой! Идя к тебе Домой — я «в гости» не скажу, И
Идешь, на меня похожий, Глаза устремляя вниз. Я их опускала – тоже! Прохожий, остановись! Прочти – слепоты
Уж сколько их упало в эту бездну, Разверзтую вдали! Настанет день, когда и я исчезну С поверхности земли.
Вчера ещё в глаза глядел, А нынче — всё косится в сторону! Вчера еще до птиц сидел,- Всё жаворонки нынче — вороны!
Я тебя отвоюю у всех земель, у всех небес, Оттого что лес — моя колыбель, и могила — лес, Оттого что
Волосы я — или воздух целую? Веки — иль веянье ветра над ними? Губы — иль вздох под губами моими?
Золото моих волос Тихо переходит в седость. — Не жалейте! Всё сбылось, Всё в груди слилось и спелось.
Короткие крылья волос я помню, Метущиеся между звезд. — Я помню Короткие крылья Под звездною пылью, И
Встают, встают за дымкой синей Зеленые холмы. В траве, как прежде, маргаритки, И чьи-то глазки у калитки…
Не штык — так клык, так сугроб, так шквал, — В Бессмертье что час — то поезд! Пришла и знала одно: вокзал.
Серый ослик твой ступает прямо, Не страшны ему ни бездна, ни река… Милая Рождественская дама, Увези меня
Все твое: тоска по чуду, Вся тоска апрельских дней, Все, что так тянулось к небу,- Но разумности не требуй.
Дождь убаюкивает боль. Под ливни опускающихся ставень Сплю. Вздрагивающих асфальтов вдоль Копыта — как
Ясное утро не жарко, Лугом бежишь налегке. Медленно тянется барка Вниз по Оке. Несколько слов поневоле
Новый год я встретила одна. Я, богатая, была бедна, Я, крылатая, была проклятой. Где-то было много —
Где-то за лесом раскат грозовой, Воздух удушлив и сух. В пышную траву ушёл с головой Маленький Эрик-пастух.
Вспомяните: всех голов мне дороже Волосок один с моей головы. И идите себе… — Вы тоже, И Вы тоже, и Вы.
И как под землёю трава Дружится с рудою железной, Всe видят пресветлые два Провала в небесную бездну. Сивилла!
Прощай! Не думаю, чтоб снова Нас в жизни Бог соединил! Поверь, не хватит наших сил Для примирительного слова.
Мало радостных слов нам оставило прошлое наше Отдадимте ж уста настоящего радостным гудам Жаждет радость
Бессонница! Друг мой! Опять твою руку С протянутым кубком Встречаю в беззвучно — Звенящей ночи. — Прельстись!
Был Вечный Жид за то наказан, Что Бога прогневил отказом. Судя по нашей общей каре — Творцу кто отказал
В сокровищницу Полунощных глубин Недрогнувшую Опускаю ладонь. Меж водорослей — Ни приметы его!
Виноградины тщетно в садах ржавели, И наложница, тщетно прождав, уснула. Палестинские жилы!
Всюду бегут дороги, По лесу, по пустыне, В ранний и поздний час. Люди по ним ходят, Ходят по ним дроги
Грудь женская! Души застывший вздох, — Суть женская! Волна, всегда врасплох Застигнутая — и всегда врасплох
Из-под нахмуренных бровей Дом — будто юности моей День, будто молодость моя Меня встречает: — Здравствуй, я!
— «Слова твои льются, участьем согреты, Но темные взгляды в былом». — «Не правда ли, милый, так смотрят
Змея оправдана звездой, Застенчивая низость — небом. Топь — водопадом, камень — хлебом. Чернь — Марсельезой
Хоть в вагоне темном и неловко, Хорошо под шум колес уснуть! Добрый путь, Жемчужная Головка, Добрый путь!
Как слабый луч сквозь черный морок адов — Так голос твой под рокот рвущихся снарядов. И вот в громах
Когда отталкивают в грудь, Ты на ноги надейся — встанут! Стучись опять к кому-нибудь, Чтоб снова вечер
Лорд Байрон! — Вы меня забыли! Лорд Байрон! — Вам меня не жаль? На. . . плечи шаль Накидывали мне — не Вы ли?
Мне белый день чернее ночи, — Ушла любимая с другим! Мне думалось, что я — любим! Увы, увы, увы, увы!