Стихи Маяковского Владимира

Послушайте! Ведь, если звезды зажигают — значит — это кому-нибудь нужно? Значит — кто-то хочет, чтобы они были?

Я волком бы выгрыз бюрократизм. К мандатам почтения нету. К любым чертям с матерями катись любая бумажка.

Вместо письма Дым табачный воздух выел. Комната — глава в крученыховском аде. Вспомни — за этим окном

Первое вступление в поэму Уважаемые товарищи потомки! Роясь в сегодняшнем окаменевшем говне, наших дней

В радио     белой Европы лезьте,    топот и ропот: это   грозит Москва мстить    за товарища            вам.

Неоконченное I Любит? не любит? Я руки ломаю и пальцы разбрасываю разломавши так рвут загадав и пускают

Жили были Сима с Петей. Сима с Петей были дети. Пете 5, а Симе 7 — и 12 вместе всем.. 1 Петин папа был

Крошка сын к отцу пришел, и спросила кроха: — Что такое хорошо и что такое плохо?- У меня секретов нет,-

Сын отцу твердил раз триста, за покупкою гоня: — Я расту кавалеристом. Подавай, отец, коня!

Александр Сергеевич, разрешите представиться. Маяковский. Дайте руку Вот грудная клетка. Слушайте, уже

Ешь ананасы, рябчиков жуй, день твой последний приходит, буржуй.

Уже второй. Должно быть, ты легла. В ночи Млечпуть серебряной Окою. Я не спешу, и молниями телеграмм

Через час отсюда в чистый переулок вытечет по человеку ваш обрюзгший жир, а я вам открыл столько стихов

Зеленые листики — и нет зимы. Идем раздольем чистеньким — и я, и ты, и мы. Весна сушить развесила свое

Вступление Вашу мысль, мечтающую на размягченном мозгу, как выжиревший лакей на засаленной кушетке, буду

Письмо товарищу Кострову из Парижа о сущности любви Простите меня, товарищ Костров, с присущей душевной

У меня растут года, будет и семнадцать. Где работать мне тогда, чем заниматься? Нужные работники — столяры

Влас Прогулкин — милый мальчик, спать ложился, взяв журнальчик. Всё в журнале интересно. — Дочитаю весь

Из поэмы «Люблю» Маяковского Один не смогу — не снесу рояля /тем более — несгораемый шкаф/, А если не

Чуть ночь превратится в рассвет, вижу каждый день я: кто в глав, кто в ком, кто в полит, кто в просвет

Вы думаете, это бредит малярия? Это было, было в Одессе. «Приду в четыре»,— сказала Мария. Восемь.

Разрезая носом воды, ходят в море пароходы. Дуют ветры яростные, гонят лодки парусные, Вечером, а также

Плыли по небу тучки. Тучек — четыре штучки: от первой до третьей — люди; четвертая была верблюдик.

Вам, проживающим за оргией оргию, имеющим ванную и теплый клозет! Как вам не стыдно о представленных

В авто, Последний франк разменяв. — В котором часу на Марсель?— Париж Бежит, Провожая меня, Во всей Невозможной красе.

Я сразу смазал карту будня, плеснувши краску из стакана; я показал на блюде студня косые скулы океана.

За всех вас, которые нравились или нравятся, хранимых иконами у души в пещере, как чашу вина в застольной

Пришла — деловито, за рыком, за ростом, взглянув, разглядела просто мальчика. Взяла, отобрала сердце

Били копыта, Пели будто: — Гриб. Грабь. Гроб. Груб.- Ветром опита, льдом обута улица скользила.

В поцелуе рук ли, губ ли, в дрожи тела близких мне красный цвет моих республик тоже должен пламенеть.

Вы ушли, как говорится, в мир иной. Пустота… Летите, в звезды врезываясь. Ни тебе аванса, ни пивной.

Как говорят — «инцидент исперчен», любовная лодка разбилась о быт. Я с жизнью в расчёте и не к чему перечень

Про что — про это? В этой теме, и личной и мелкой, перепетой не раз и не пять, я кружил поэтической белкой

Необычайное приключение, бывшее с Владимиром Маяковский летом на даче (Пушкино. Акулова гора, дача Румянцева, 27

Рассказ о взлезших на подмосток Аршинной буквою графишь, И зазывают в вечер с досок Зрачки малеванных афиш.

Обыкновенно так Любовь любому рожденному дадена,— но между служб, доходов и прочего со дня на день очерствевает

«Пролетарий туп жестоко — дуб дремучий в блузной сини! Он в искусстве смыслит столько ж, сколько свиньи

«Потомкам» Уважаемые товарищи потомки! Роясь в сегодняшнем окаменевшем дерьме, наших дней изучая потемки

Жил был на свете кадет. В красную шапочку кадет был одет. Кроме этой шапочки, доставшейся кадету, ни

Я недаром вздрогнул. Не загробный вздор. В порт, горящий, как расплавленное лето, разворачивался и входил

О скуке на этом свете Гоголь говаривал много. Много он понимает — этот самый ваш Гоголь! В СССР от веселости

Много чудес в Москве имеется: и голос без человека, и без лошади воз. Сын мой, побыв в красноармейцах

Женщину ль опутываю в трогательный роман, просто на прохожего гляжу ли — каждый опасливо придерживает карман.

Мы! Коллектив! Человечество! Масса! Довольно маяться. Маем размайся! В улицы! К ноге нога! Всякий лед

Стара, коса стоит Казань. Шумит бурун: «Шурум… бурум…» По-родному тараторя, снегом лужи намарав, у подворья

Войдешь и слышишь умный гуд в лекционном зале. Расселись зрители и ждут, чтоб небо показали.

Из года в год легенда тянется — легенда тянется из века в век. что человек, мол, который пьяница, — разувлекательнейший человек.

«Париж! Париж!.. приедешь, угоришь!» Не зря эта рифма притянута рифмачами. Воришки, по-ихнему — «нуво-риш»

В цехах текстильной фабрики им. Халтурина (Ленинград) сектанты разбрасывают прокламации с призывом вступить

Пошел я в гости (в те года), не вспомню имя-отчества, но собиралось у мадам культурнейшее общество.