Стихи Николая Гумилева

Перед воротами Эдема Две розы пышно расцвели, Но роза — страстности эмблема, А страстность — детище земли.

На руке моей перчатка, И ее я не сниму, Под перчаткою загадка, О которой вспомнить сладко И которая уводит

Прекрасно в нас влюбленное вино И добрый хлеб, что в печь для нас садится, И женщина, которою дано, Сперва

Еще не раз вы вспомните меня И весь мой мир волнующий и странный, Нелепый мир из песен и огня, Но меж

Когда, изнемогши от муки, Я больше ее не люблю, Какие-то бледные руки Ложатся на душу мою. И чьи-то печальные

Нет, ничего не изменилось В природе бедной и простой, Все только дивно озарилось Невыразимой красотой.

Среди бесчисленных светил Я вольно выбрал мир наш строгий И в этом мире полюбил Одни веселые дороги.

Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд, И руки особенно тонки, колени обняв. Послушай: далеко

Однообразные мелькают Все с той же болью дни мои, Как будто розы опадают И умирают соловьи.

Милый мальчик, ты так весел, так светла твоя улыбка, Не проси об этом счастьи, отравляющем миры, Ты не

Сады моей души всегда узорны, В них ветры так свежи и тиховейны, В них золотой песок и мрамор черный

Вот я один в вечерний тихий час, Я буду думать лишь о вас, о вас. Возьмусь за книгу, но прочту: «она»

Ах, иначе в былые года Колдовала земля с небесами, Дива дивные зрелись тогда, Чуда чудные деялись сами…

В глухих коридорах и в залах пустынных Сегодня собрались веселые маски, Сегодня в увитых цветами гостиных

Уедем, бросим край докучный И каменные города, Где Вам и холодно, и скучно, И даже страшно иногда.

Франция, на лик твой просветленный Я еще, еще раз обернусь, И, как в омут, погружусь, бездонный, В дикую

«Ты совсем, ты совсем снеговая, Как ты странно и страшно бледна! Почему ты дрожишь, подавая Мне стакан

Та страна, что могла быть раем, Стала логовищем огня. Мы четвертый день наступаем, Мы не ели четыре дня.

Не семью печатями алмазными В Божий рай замкнулся вечный вход, Он не манит блеском и соблазнами, И его

Над пучиной в полуденный час Пляшут искры, и солнце лучится, И рыдает молчанием глаз Далеко залетевшая птица.

Ты не могла иль не хотела Мою почувствовать истому, Свое дурманящее тело И сердце бережешь другому.

Его глаза — подземные озера, Покинутые царские чертоги. Отмечен знаком высшего позора, Он никогда не

Отрывок На полярных морях и на южных, По изгибам зеленых зыбей, Меж базальтовых скал и жемчужных Шелестят

Царица — иль, может быть, только печальный ребенок, Она наклонялась над сонно-вздыхающим морем, И стан

Вы сегодня так красивы, Что вы видели во сне? — Берег, ивы При луне. А еще? К ночному склону Не приходят, не любя.

Луна уже покинула утесы, Прозрачным море золотом полно, И пьют друзья на лодке остроносой, Не торопясь

Я знаю женщину: молчанье, Усталость горькая от слов, Живет в таинственном мерцанье Ее расширенных зрачков.

Я помню ночь, как черную наяду, В морях под знаком Южного Креста. Я плыл на юг; могучих волн громаду

Солнце скрылось на западе За полями обетованными, И стали тихие заводи Синими и благоуханными.

I. Военная Носороги топчут наше дурро, Обезьяны обрывают смоквы, Хуже обезьян и носорогов Белые бродяги

Да, я знаю, я вам не пара, Я пришел из другой страны, И мне нравится не гитара, А дикарский напев зурны.

Наплывала тень… Догорал камин, Руки на груди, он стоял один, Неподвижный взор устремляя вдаль, Горько

На утре памяти неверной Я вспоминаю пестрый луг, Где царствовал высокомерный, Мной обожаемый индюк.

С тобой я буду до зари, Наутро я уйду Искать, где спрятались цари, Лобзавшие звезду. У тех царей лазурный

Улыбнулась и вздохнула, Догадавшись о покое, И последний раз взглянула На ковры и на обои. Красный шарик

Закат. Как змеи, волны гнутся, Уже без гневных гребешков, Но не бегут они коснуться Непобедимых берегов.

Ромул и Рем взошли на гору, Холм перед ними был дик и нем. Ромул сказал: «Здесь будет город».

Я помню древнюю молитву мастеров: Храни нас, Господи, от тех учеников, Которые хотят, чтоб наш убогий

Над широкой рекой, Пояском-мостом перетянутой, Городок стоит небольшой, Летописцем не раз помянутый.

Шёл я по улице незнакомой И вдруг услышал вороний грай, И звоны лютни, и дальние громы, Передо мною летел трамвай.

К таким нежданным и певучим бредням Зовя с собой умы людей, Был Иннокентий Анненский последним Из царскосельских лебедей.

Я сам над собой насмеялся, И сам я себя обманул, Когда мог подумать, что в мире Есть что-нибудь кроме тебя.

В чащах, в болотах огромных, У оловянной реки, В срубах мохнатых и темных Странные есть мужики.

Они спустились до реки Смотреть на зарево заката. Но серебрились их виски И сердце не было крылато.

Из логова змиева, Из города Киева, Я взял не жену, а колдунью. А думал — забавницу, Гадал — своенравницу

На русалке горит ожерелье И рубины греховно-красны, Это странно-печальные сны Мирового, больного похмелья.

Змей взглянул, и огненные звенья Потянулись, медленно бледнея, Но горели яркие каменья На груди властительного Змея.

На таинственном озере Чад Посреди вековых баобабов Вырезные фелуки стремят На заре величавых арабов.

Ребенок, с видом герцогини, Голубка, сокола страшней,- Меня не любишь ты, но ныне Я буду у твоих дверей.

Я не прожил, я протомился Половины жизни земной, И, Господь, вот Ты мне явился Невозможной такой мечтой.