Стихи Тушновой Вероники

Знаешь ли ты, что такое горе, когда тугою петлей на горле? Когда на сердце глыбою в тонну, когда нельзя

Улыбаюсь, а сердце плачет в одинокие вечера. Я люблю тебя. Это значит — я желаю тебе добра.

С любым из нас случалось и случится… Как это будет, знаю наперед: он другом назовется, постучится, в

Котенок был некрасив и худ, сумбурной пестрой раскраски. Но в нашем семействе обрел уют, избыток еды и ласки.

Много нынче в памяти потухло, а живет безделица, пустяк: девочкой потерянная кукла на железных скрещенных путях.

Мне говорят: нету такой любви. Мне говорят: как все, так и ты живи! Больно многого хочешь, нету людей таких.

Не отрекаются любя. Ведь жизнь кончается не завтра. Я перестану ждать тебя, а ты придешь совсем внезапно.

А знаешь, всё ещё будет! Южный ветер еще подует, и весну еще наколдует, и память перелистает, и встретиться

Ты не горюй обо мне, не тужи,- тебе, а не мне доживать во лжи, мне-то никто не прикажет: — Молчи!

Быть хорошим другом обещался, звезды мне дарил и города. И уехал, и не попрощался. И не возвратится никогда.

Загляденье была соседка Кареглазая, с нежной кожей. Оборачивались нередко и глядели ей в след прохожие.

Я давно спросить тебя хотела: разве ты совсем уже забыл, как любил мои глаза и тело, сердце и слова мои

Надо верными оставаться, до могилы любовь неся, надо вовремя расставаться, если верными быть нельзя.

Сто часов счастья… Разве этого мало? Я его, как песок золотой, намывала, собирала любовно, неутомимо

Я не помню тебя, извини! Я забыл твои губы и руки. Обрываются в памяти дни, Заостряясь на вечной разлуке.

Я одна тебя любить умею, да на это права не имею, будто на любовь бывает право, будто может правдой стать неправда.

Люблю? Не знаю может быть и нет, Любовь имеет множество примет, А я одно сказать тебе могу Повсюду ты

Мы час назад не думали о смерти. Мы только что узнали: он убит. В измятом, наспех порванном конверте

Ни в каких не в стихах, а взаправду, ноет сердце- лечи не лечи, даже ветру и солнцу не радо… А вчера

Я стою у открытой двери, я прощаюсь, я ухожу. Ни во что уже не поверю, — всё равно напиши, прошу!

Почему говорится: «Его не стало», если мы ощущаем его непрестанно, если любим его, вспоминаем, если —

Кто-то в проруби тонет. Пустынно, темно. Глубь чернеет опасно, бездонно. Кем ты станешь? На выбор мгновенье одно.

Я в снегу подтаявшем, около ствола, гладенькую, мокрую шишку подняла. А теперь в кармане я ее ношу, выну

Всегда так было и всегда так будет: ты забываешь обо мне порой, твой скучный взгляд порой мне сердце

Счастливо и необъяснимо происходящее со мной: не радость, нет — я не любима — и не весна тому виной.

Биенье сердца моего, тепло доверчивого тела… Как мало взял ты из того, что я отдать тебе хотела.

На рассветной поре туча спит на горе, залегла за хребтом ватным серым жгутом. На рассветной поре ветер

Просто синей краской на бумаге неразборчивых значков ряды, а как будто бы глоток из фляги умирающему без воды.

Людские души — души разные, не перечислить их, не счесть. Есть злые, добрые и праздные и грозовые души есть.

Ни зяблика, ни славки, ни грача. Стволы в тумане. Гаснет день короткий. Лесной костер грызет сушняк

Воздух пьяный — нет спасения, с ног сбивают два глотка. Облака уже весенние, кучевые облака.

Вот и город. Первая застава. Первые трамваи на кругу. Очень я, наверное, устала, если улыбнуться не могу.

Ты все еще тревожишься — что будет? А ничего. Все будет так, как есть. Поговорят, осудят, позабудут,—

Шагаю хвойною опушкой, и улыбаюсь, и пою, и жестяной помятой кружкой из родничка лесного пью.

Никогда мы не были так далеки, Но забыв обиды свои, Самым злым доказательствам вопреки Верю в прочность любви.

                               Н. Л. Чистякову Порой он был ворчливым оттого, что полшага до старости осталось.

Помнишь, как залетела в окно синица, Какого наделала переполоху? Не сердись на свою залетную птицу, сама

Года прошли, а помню, как теперь, фанерой заколоченную дверь, написанную мелом цифру «шесть», светильника

Я помню, где-то, далеко вначале, наплававшись до дрожи поутру, на деревенском стареньком причале сушила

Где-то чавкает вязкая глина, и, как было во веки веков,— разговор журавлиного клина замирает среди облаков.

Так было, так будет в любом испытанье: кончаются силы, в глазах потемнело, уже исступленье, смятенье

Сколько раз я мечтала в долгой жизни своей постоять, как бывало, возле этих дверей. В эти стены вглядеться

Пусть друзья простят меня за то, что повидаться с ними не спешу. Пусть друзья не попрекают почту,— это

Стоит в сугробах мельница, ничто на ней не мелется, четыре с лишним месяца свистит над ней метелица…

Шкатулка заперта. И ключ потерян. И в общем в нем нужды особой нет: союз двоих испытан и проверен и узаконен

Как часто лежу я без сна в темноте, и всё представляются мне та светлая речка и елочки те в далекой лесной стороне.

За водой мерцает серебристо поле в редком и сухом снегу. Спит, чернея, маленькая пристань, ни живой души

Ночами такая стоит тишина, стеклянная, хрупкая, ломкая. Очерчена радужным кругом луна, и поле дымится поземкою.

В холодном, неуютном зале в пустынном аэропорту слежу тяжелыми глазами, как снег танцует на ветру.

Ничего уже не объяснить, Что случилось- мы не знаем сами… И ещё пытаемся любить За зиму остывшими сердцами.