Стихи Ахмадулиной Беллы

По улице моей который год звучат шаги — мои друзья уходят. Друзей моих медлительный уход той темноте

О, мой застенчивый герой, ты ловко избежал позора. Как долго я играла роль, не опираясь на партнера!

В тот месяц май, в тот месяц мой во мне была такая легкость, и, расстилаясь над землей, влекла меня погоды летность.

Хочу я быть невестой, красивой, завитой, под белою навесной застенчивой фатой. Чтоб вздрагивали руки

А напоследок я скажу: прощай, любить не обязуйся. С ума схожу. Иль восхожу к высокой степени безумства.

Не уделяй мне много времени, вопросов мне не задавай. Глазами добрыми и верными руки моей не задевай.

Из глубины моих невзгод молюсь о милом человеке. Пусть будет счастлив в этот год, и в следующий, и вовеки.

1 Со мной с утра не расставался Дождь. — О, отвяжись! — я говорила грубо. Он отступал, но преданно и

Дождь в лицо и ключицы, и над мачтами гром. Ты со мной приключился, словно шторм с кораблем.

Я думала, что ты мой враг, что ты беда моя тяжелая, а вышло так: ты просто враль, и вся игра твоя — дешевая.

За листом твоим, листом дорогим, не угнаться — он летит по воде и по суше. Так и сердце его: другим

Что в бедном имени твоем, что в имени неблагозвучном далось мне? Я в слезах при нем и в страхе неблагополучном.

В той тоске, на какую способен человек, озираясь с утра в понедельник, зимою спросонок, в том же месте

Всему дана двойная честь быть тем и тем: предмет бывает тем, что он в самом деле есть, и тем, что он

Не плачьте обо мне — я проживу счастливой нищей, доброй каторжанкой, озябшею на севере южанкой, чахоточной

Когда прохожу по долине росистой, меня, как ребенка, смешит роса. Цветы приоткрывают ресницы, к моим

Над Метехи я звезды считал, письменам их священным дивился- В небесах, как на древних щитах, я разгадывал

Я книгочей, я в темень книг глядел, я звездочет, я созерцал пространство, невежда, я не ведал — где предел

Смущаюсь и робею пред листом бумаги чистой. Так стоит паломник у входа в храм. Пред девичьим лицом так

Охотник сумрачно и дерзко раскладывает западни. Здесь ходит горная индейка — ее подстерегут они.

Предутренний час драгоценный спасите, свеча и тетрадь! В предсмертных потемках за сценой мне выпадет

Случилось так, что двадцати семи лет от роду мне выпала отрада жить в замкнутости дома и семьи, расширенной

Чужой страны познал я речь, и было в ней одно лишь слово, одно — для проводов и встреч, одно — для птиц

Беспорядок грозы в небесах! Не писать! Даровать ей свободу — не воспетою быть, нависать над землей, принимающей воду!

Всё б глаз не отрывать от города Петрова, гармонию читать во всех его чертах и думать: вот гранит, а

Только степи и снег. Торжество белизны совершенной. И безвестного путника вдруг оборвавшийся след.

Вот вам роман из жизни дачной. Он начинался в октябре, когда зимы кристалл невзрачный мерцал при утренней заре.

Луг зеленый, чистый дождик… Может, в этом выход твой? Что же ты, наш друг Художник, поникаешь головой?

Так щедро август звезды расточал. Он так бездумно приступал к владенью, и обращались лица ростовчан и

«Претерпевая медленную юность, впадаю я то в дерзость, то в угрюмость, пишу стихи, мне говорят: порви!

Ремесло наши души свело, заклеймило звездой голубою. Я любила значенье свое лишь в связи и в соседстве с тобою.

Я размышлял в Сигнахи, на горе, над этим миром, склонным к переменам, Движенье неба от зари к заре казалось

Громче шелести, осина, громче, мать-земля, гуди. Живы мы! И зло и сильно сердце прыгает в груди. Лес!

Луг зеленый, чистый дождик… Может, в этом выход твой? Что же ты, наш друг Художник, поникаешь головой?

Поступок неба — снегопад. Поступок женщины — рыданье. Капризов двух и двух услад вот совпаденье и свиданье.

1. — Пока! — товарищи прощаются со мной. — Пока! — я говорю. — Не забывайте! — Я говорю: — Почаще здесь бывайте!

Я столько раз была мертва иль думала, что умираю, что я безгрешный лист мараю, когда пишу на нем слова.

Сегодня, покуда вы спали, надеюсь, как всадник в дозоре, во тьму я глядела. Я знала, что поздно, куда

Прекратим эти речи на миг, пусть и дождь свое слово промолвит и средь тутовых веток немых очи дремлющей

Собрались, завели разговор, долго длились их важные речи. Я смотрела на маленький двор, чудом выживший

Ты такое глубокое, небо грузинское, ты такое глубокое и голубое. Никто из тех, кто тебе грозился, приюта

Ни слова о любви! Но я о ней ни слова, не водятся давно в гортани соловьи. Там пламя посреди пустого

Родитель-хранитель-ревнитель души, что ластишься чудом и чадом? Усни, не таращь на луну этажи, не мучь

Я видел белый цвет земли, где безымянный почерк следа водил каракули средь снега и начинал тетрадь зимы.

Долгой жизни тебе, о фиалка! Твоим синим и милым глазам. Чтобы ветром тебя не сразило! Чтобы градом тебя

Четверть века, Марина, тому, как Елабуга ластится раем к отдохнувшему лбу твоему, но и рай ему мал и неравен.

Как мило все было, как странно. Луна восходила, и Анна печалилась и говорила: — Как странно все это, как мило.

Железный балкон, уютный и ветхий. О, люди редко бывают тут. Зато миндаль сюда наклоняется веткой, и липы

Да не услышишь ты, да не сорвется упрек мой опрометчивый, когда уродливое населит сиротство глаза мои

Завидна мне извечная привычка быть женщиной и мужнею женою, но уж таков присмотр небес за мною, что ничего