Стихи Ахмадулиной Беллы
По улице моей который год звучат шаги — мои друзья уходят. Друзей моих медлительный уход той темноте
Из глубины моих невзгод молюсь о милом человеке. Пусть будет счастлив в этот год, и в следующий, и вовеки.
Не уделяй мне много времени, вопросов мне не задавай. Глазами добрыми и верными руки моей не задевай.
О, мой застенчивый герой, ты ловко избежал позора. Как долго я играла роль, не опираясь на партнера!
В тот месяц май, в тот месяц мой во мне была такая легкость, и, расстилаясь над землей, влекла меня погоды летность.
1 Со мной с утра не расставался Дождь. — О, отвяжись! — я говорила грубо. Он отступал, но преданно и
А напоследок я скажу: прощай, любить не обязуйся. С ума схожу. Иль восхожу к высокой степени безумства.
Дождь в лицо и ключицы, и над мачтами гром. Ты со мной приключился, словно шторм с кораблем.
Я думала, что ты мой враг, что ты беда моя тяжелая, а вышло так: ты просто враль, и вся игра твоя — дешевая.
Хочу я быть невестой, красивой, завитой, под белою навесной застенчивой фатой. Чтоб вздрагивали руки
За листом твоим, листом дорогим, не угнаться — он летит по воде и по суше. Так и сердце его: другим
Ремесло наши души свело, заклеймило звездой голубою. Я любила значенье свое лишь в связи и в соседстве с тобою.
Громче шелести, осина, громче, мать-земля, гуди. Живы мы! И зло и сильно сердце прыгает в груди. Лес!
Поступок неба — снегопад. Поступок женщины — рыданье. Капризов двух и двух услад вот совпаденье и свиданье.
Я столько раз была мертва иль думала, что умираю, что я безгрешный лист мараю, когда пишу на нем слова.
Собрались, завели разговор, долго длились их важные речи. Я смотрела на маленький двор, чудом выживший
Ни слова о любви! Но я о ней ни слова, не водятся давно в гортани соловьи. Там пламя посреди пустого
Я видел белый цвет земли, где безымянный почерк следа водил каракули средь снега и начинал тетрадь зимы.
Долгой жизни тебе, о фиалка! Твоим синим и милым глазам. Чтобы ветром тебя не сразило! Чтобы градом тебя
Четверть века, Марина, тому, как Елабуга ластится раем к отдохнувшему лбу твоему, но и рай ему мал и неравен.
В ночи непроходимой, беспросветной являлась смерть больной душе моей и говорила мне — За мною следуй!
Что сделалось? Зачем я не могу, уж целый год не знаю, не умею слагать стихи и только немоту тяжелую в
Мчится Конь — без дорог, отвергая дорогу любую. Вслед мне каркает ворон злоокий: живым я не буду.
Я птицей был, мне разрешалось, как в небо, ринуться в силок. Я ринулся — и все смешалось: Натэла, Цинандали
Грядущий день намечен был вчерне, насущный день так подходил для пенья, и четверо, достойных удивленья
Татарка девушка, сыграй на желтом бубне, здесь, возле рынка, где кричит баран. Татарка девушка, нарушим
Пятнадцать мальчиков, а может быть, и больше, а может быть, и меньше, чем пятнадцать, испуганными голосами
О Грузия, лишь по твоей вине, когда зима грязна и белоснежна, печаль моя печальна не вполне, не до конца
Все желтое становится желтей, и радуга семь раз желта над нами, и россыпь драгоценных желудей все копит
Вот я смотрю на косы твои грузные, как падают, как вьются тяжело… О, если б ты была царицей Грузии, —
Как в Каспийской воде изнывает лосось, на камнях добывает ушибы и раны и тоскует о том, что кипело, неслось
Эти склоны одела трава. Сколько красок сюда залетело! А меня одолели слова. Слово слабой душой завладело.
О ты, чинара, взмывшая высоко, — страшны ли тебе ветер и гроза? На фоне просветлевшего востока ты открываешь
Не умерла, не предана земле. Ты — на земле живешь, как все. Но разве, заметив боль в пораненном крыле
Пока клялись беспечные снега блистать и стыть с прилежностью металла, пока пуховой шали не сняла та девочка
Жилось мне весело и шибко. Ты шел в заснеженном плаще, и вдруг зеленый ветер шипра вздымал косынку на плече.
О боль, ты — мудрость. Суть решений перед тобою так мелка, и осеняет темный гений глаз захворавшего зверька.
Опять сентябрь, как тьму времен назад, и к вечеру мужает юный холод. Я в таинствах подозреваю сад: все
Как мило все было, как странно. Луна восходила, и Анна печалилась и говорила: — Как странно все это, как мило.
Да не услышишь ты, да не сорвется упрек мой опрометчивый, когда уродливое населит сиротство глаза мои
Колокола звонят, и старомодной печалью осеняют небеса, и холодно, и в вышине холодной двух жаворонков
Моя машинка — не моя. Мне подарил ее коллега, которому она мала, а мне как раз, но я жалела ее за то
Перекликаются куропатки… И, рассеивая аромат, в том парке и в этом парке цветы танцуют и говорят.
Улыбкой юности и славы чуть припугнув, но не отторгнув, от лени или для забавы так села, как велел фотограф.
Ты, населивший мглу вселенной, то явно видный, то едва, огонь невнятный и нетленный материи иль божества
В час, когда осень щедра на дожди и лихорадка осину колотит, глянешь — а детство блестит позади кроткой
Что делает весна с владениями роз? Ей хочется заботой их порадовать. Шиповник медленный свой замечает
Небо синее, нет у неба предела здесь, близко, и там, далеко. Появилось облачко и поредело. Небу тайну
Лето заканчивается поспешно, лето заканчивается на дворе. Поспела ежевика, ежевика поспела и боярышник на горе.
Жила в покое окаянном, а все ж душа — белым-бела, и если кто-то океаном и был — то это я была.