Стихи Евгения Евтушенко

Тот, кто любит цветы, Тот, естественно, пулям не нравится. Пули — леди ревнивые. Стоит ли ждать доброты?

Людей неинтересных в мире нет. Их судьбы — как истории планет. У каждой все особое, свое, и нет планет

Идут белые снеги, как по нитке скользя… Жить и жить бы на свете, но, наверно, нельзя. Чьи-то души бесследно

Завидую я. Этого секрета не раскрывал я раньше никому. Я знаю, что живет мальчишка где-то, и очень я

Смири гордыню — то есть гордым будь. Штандарт — он и в чехле не полиняет. Не плачься, что тебя не понимают

Ты большая в любви. Ты смелая. Я — робею на каждом шагу. Я плохого тебе не сделаю, а хорошее вряд ли смогу.

Она сказала: «Он уже уснул!»,— задернув полог над кроваткой сына, и верхний свет неловко погасила, и

Мы русские. Мы дети Волги. Для нас значения полны ее медлительные волны, тяжелые, как валуны.

Уронит ли ветер в ладони сережку ольховую, начнет ли кукушка сквозь крик поездов куковать, задумаюсь

Соленые брызги блестят на заборе. Калитка уже на запоре. И море, дымясь, и вздымаясь, и дамбы долбя

Разве же можно, чтоб все это длилось? Это какая-то несправедливость… Где и когда это сделалось модным

Был я столько раз так больно ранен, добираясь до дому ползком, но не только злобой протаранен — можно

Когда мужчине сорок лет, ему пора держать ответ: душа не одряхлела?- перед своими сорока, и каждой каплей

Белле Ахмадулиной Со мною вот что происходит: ко мне мой старый друг не ходит, а ходят в мелкой суете

Уходят наши матери от нас, уходят потихонечку, на цыпочках, а мы спокойно спим, едой насытившись, не

Над Бабьим Яром памятников нет. Крутой обрыв, как грубое надгробье. Мне страшно. Мне сегодня столько

Как стыдно одному ходить в кинотеатры без друга, без подруги, без жены, где так сеансы все коротковаты

Работая локтями, мы бежали,- кого-то люди били на базаре. Как можно было это просмотреть! Спеша на гвалт

Дай бог слепцам глаза вернуть и спины выпрямить горбатым. Дай бог быть богом хоть чуть-чуть, но быть

В стекло уткнув свой черный нос, все ждет и ждет кого-то пес. Я руку в шерсть его кладу, и тоже я кого-то жду.

Хотят ли русские войны? Спросите вы у тишины над ширью пашен и полей и у берез и тополей. Спросите вы

Униженьями и страхом Заставляют быть нас прахом, Гасят в душах божий свет. Если гордость мы забудем

Всегда найдется женская рука, чтобы она, прохладна и легка, жалея и немножечко любя, как брата, успокоила тебя.

Не понимать друг друга страшно — не понимать и обнимать, и все же, как это ни странно, но так же страшно

Не исчезай… Исчезнув из меня, развоплотясь, ты из себя исчезнешь, себе самой навеки изменя, и это будет

Возле Братска, в посёлке Анзёба, плакал рыжий хмельной кладовщик. Это страшно всегда до озноба, если

В вагоне шаркают и шамкают и просят шумно к шалашу. Слегка пошатывает шахматы, а я тихонечко пишу.

Стоял вагон, видавший виды, где шлаком выложен откос. До буферов травой обвитый, он до колена в насыпь врос.

Пришли иные времена. Взошли иные имена. Они толкаются, бегут. Они врагов себе пекут, приносят неудобства

На кладбище китов на снеговом погосте стоят взамен крестов их собственные кости. Они не по зубам — все

Андрею Вознесенскому Сюда, к просторам вольным, северным, где крякал мир и нерестился, я прилетел, подранок

Мы перед чувствами немеем, мы их привыкли умерять, и жить еще мы не умеем и не умеем умирать.

Благословенна русская земля, открытая для доброго зерна! Благословенны руки ее пахарей, замасленною вытертые паклей!

Под невыплакавшейся ивой я задумался на берегу: как любимую сделать счастливой? Может, этого я не могу?

Нас не спасает крест одиночеств. Дух несвободы непобедим. Георгий Викторович Адамович, а вы свободны

«Как, вы луковый суп не едали? Значит, Франции вы не видали. Собирайтесь, мосье, идем!» Ах, от запахов

При каждом деле есть случайный мальчик. Таким судьба таланта не дала, и к ним с крутой неласковостью

Лучшие из поколения, цвести вам — не увядать! Вашего покорения бедам — не увидать! Разные будут случаи

Три женщины и две девчонки куцых, да я… Летел набитый сеном кузов среди полей шумящих широко.

Много слов говорил умудренных, много гладил тебя по плечу, а ты плакала, словно ребенок, что тебя полюбить не хочу.

А снег повалится, повалится… и я прочту в его канве, что моя молодость повадится опять заглядывать ко мне.

Ходивший на Боброва с батею один из дерзких огольцов, послебобровскую апатию взорвал мальчишкою Стрельцов.

Я у рудничной чайной, у косого плетня, молодой и отчаянный, расседлаю коня. О железную скобку сапоги

Я разный — я натруженный и праздный. Я целе- и нецелесообразный. Я весь несовместимый, неудобный, застенчивый

Памяти Владимира Высоцкого Бок о бок с шашлычной, шипящей так сочно, киоск звукозаписи около Сочи.

Туманны Патриаршие пруды. Мир их теней загадочен и ломок, и голубые отраженья лодок видны на темной зелени воды.

Ночь, как раны, огни зализала. Смотрят звезды глазками тюрьмы, ну а мы под мостом Салазара — в его черной-пречерной тени.

Что такое на меня напало? Жалость к самому себе и страх, будто вьюга внутрь меня попала и свистит в расшатанных костях.

Вот революция в футболе: вратарь выходит из ворот и в этой новой странной роли как нападающий идет.

Тревожьтесь обо мне пристрастно и глубоко. Не стойте в стороне, когда мне одиноко. В усердии пустом на