Стихи Евгения Евтушенко
Людей неинтересных в мире нет. Их судьбы — как истории планет. У каждой все особое, свое, и нет планет
Тот, кто любит цветы, Тот, естественно, пулям не нравится. Пули — леди ревнивые. Стоит ли ждать доброты?
Когда мужчине сорок лет, ему пора держать ответ: душа не одряхлела?- перед своими сорока, и каждой каплей
Белле Ахмадулиной Со мною вот что происходит: ко мне мой старый друг не ходит, а ходят в мелкой суете
Уходят наши матери от нас, уходят потихонечку, на цыпочках, а мы спокойно спим, едой насытившись, не
Над Бабьим Яром памятников нет. Крутой обрыв, как грубое надгробье. Мне страшно. Мне сегодня столько
Как стыдно одному ходить в кинотеатры без друга, без подруги, без жены, где так сеансы все коротковаты
Работая локтями, мы бежали,- кого-то люди били на базаре. Как можно было это просмотреть! Спеша на гвалт
Дай бог слепцам глаза вернуть и спины выпрямить горбатым. Дай бог быть богом хоть чуть-чуть, но быть
В стекло уткнув свой черный нос, все ждет и ждет кого-то пес. Я руку в шерсть его кладу, и тоже я кого-то жду.
Хотят ли русские войны? Спросите вы у тишины над ширью пашен и полей и у берез и тополей. Спросите вы
Униженьями и страхом Заставляют быть нас прахом, Гасят в душах божий свет. Если гордость мы забудем
Всегда найдется женская рука, чтобы она, прохладна и легка, жалея и немножечко любя, как брата, успокоила тебя.
Не понимать друг друга страшно — не понимать и обнимать, и все же, как это ни странно, но так же страшно
Не исчезай… Исчезнув из меня, развоплотясь, ты из себя исчезнешь, себе самой навеки изменя, и это будет
Возле Братска, в посёлке Анзёба, плакал рыжий хмельной кладовщик. Это страшно всегда до озноба, если
Идут белые снеги, как по нитке скользя… Жить и жить бы на свете, но, наверно, нельзя. Чьи-то души бесследно
Завидую я. Этого секрета не раскрывал я раньше никому. Я знаю, что живет мальчишка где-то, и очень я
Смири гордыню — то есть гордым будь. Штандарт — он и в чехле не полиняет. Не плачься, что тебя не понимают
Ты большая в любви. Ты смелая. Я — робею на каждом шагу. Я плохого тебе не сделаю, а хорошее вряд ли смогу.
Она сказала: «Он уже уснул!»,— задернув полог над кроваткой сына, и верхний свет неловко погасила, и
Мы русские. Мы дети Волги. Для нас значения полны ее медлительные волны, тяжелые, как валуны.
Уронит ли ветер в ладони сережку ольховую, начнет ли кукушка сквозь крик поездов куковать, задумаюсь
Соленые брызги блестят на заборе. Калитка уже на запоре. И море, дымясь, и вздымаясь, и дамбы долбя
Разве же можно, чтоб все это длилось? Это какая-то несправедливость… Где и когда это сделалось модным
Был я столько раз так больно ранен, добираясь до дому ползком, но не только злобой протаранен — можно
В вагоне шаркают и шамкают и просят шумно к шалашу. Слегка пошатывает шахматы, а я тихонечко пишу.
Стоял вагон, видавший виды, где шлаком выложен откос. До буферов травой обвитый, он до колена в насыпь врос.
Я сибирской породы. Ел я хлеб с черемшой и мальчишкой паромы тянул, как большой. Раздавалась команда.
Памяти Корнея Чуковского Вот лежит перед морем девочка. Рядом книга. На буквах песок. А страничка под
Я на пароходе «Фридрих Энгельс», ну а в голове — такая ересь, мыслей безбилетных толкотня. Не пойму я
В прохладу волн загнав стада коров мычащих, сгибает стебли трав жара в застывших чащах. Прогретая гора
Когда убили Лорку,- а ведь его убили!- жандарм дразнил молодку, красуясь на кобыле. Когда убили Лорку,-
Нет, мне ни в чем не надо половины! Мне – дай все небо! Землю всю положь! Моря и реки, горные лавины
Будь, Россия, всегда Россией И не плачь, припав к другим на грудь. Будь свободной, гордой и красивой
Лежу, зажмурившись, в пустынном номере, и боль горчайшая, и боль сладчайшая. Меня, наверное, внизу там поняли.
Я кошелек. Лежу я на дороге. Лежу один посередине дня. Я вам не виден, люди. Ваши ноги идут по мне и
Разговорились люди нынче. От разговоров этих чад. Вслух и кричат, но вслух и хнычат, и даже вслух порой молчат.
Есть пустота от смерти чувств и от потери горизонта, когда глядишь на горе сонно и сонно радостям ты чужд.
Поэты русские, друг друга мы браним — Парнас российский дрязгами засеян. но все мы чем-то связаны одним
Качался старый дом, в хорал слагая скрипы, и нас, как отпевал, отскрипывал хорал. Он чуял, дом-скрипун
Прости, мой милый, что в подъезде Под шум полночного дождя Сжимаю губы я по-детски Лицо легонько отводя.
О, свадьбы в дни военные! Обманчивый уют, слова неоткровенные о том, что не убьют… Дорогой зимней, снежною
Мне снится старый друг, который стал врагом, но снится не врагом, а тем же самым другом. Со мною нет
Стихотворенье надел я на ветку. Бьется оно, не дается ветру. Просишь: «Сними его, не шути».
Глядел я с верным другом Васькой, укутан в теплый тетин шарф, и на фокстроты, и на вальсы, глазок в окошке продышав.
Леониду Мартынову Окно выходит в белые деревья. Профессор долго смотрит на деревья. Он очень долго смотрит
«Нет лет…» — вот что кузнечики стрекочут нам в ответ на наши страхи постаренья и пьют росу до исступленья
Из воды выходила женщина, удивленно глазами кося. Выходила свободно, торжественно, молодая и сильная вся.
Женщины, вы все, конечно, слабые! Вы уж по природе таковы. Ваши позолоченные статуи со снопами пышными — не вы.