Стихи Рембо Артюра

Между тем как несло меня вниз по теченью, Краснокожие кинулись к бичевщикам, Всех раздев догола, забавлялись

В харчевне темной с обстановкою простой, Где запах лака с ароматом фруктов слился, Я блюдом завладел

В вагонах голубых и розовых и алых Уехать от зимы! Там в каждом уголке для поцелуев шалых Приют отыщем мы.

I Очаг желания, причастный высшим силам, На землю солнце льет любовь с блаженным пылом; Лежавший на траве

В провалах зелени поет река чуть слышно, И весь в лохмотья серебристые одет Тростник… Из-за горы, сверкая

Беспечно плещется речушка и цепляет Прибрежную траву и рваным серебром Трепещет, а над ней полдневный

Ночь — нет туманней и угарней, А под окном хлебопекарни Пять душ ребят Стоят, не трогаются с места, —

Не властен более подошвы истоптать, В пальто, которое достигло идеала, И в сане вашего, о Эрато, вассала

Встал Праведный столбом. Сейчас он плечи скроет В багряном золоте заката. Я в поту Воскликнул: «Ты следишь

На черных виселичных балках Висят лихие плясуны. Кривляясь в судорогах жалких, Танцуют слуги сатаны.

Вот старый шкаф резной, чей дуб в разводах темных На добрых стариков стал походить давно; Распахнут шкаф

Невзрачный господин меж цветников гуляет. Он в черном сюртуке, с сигарою во рту. Порою тусклый взгляд

Он долго растравлял любовный трепет под Сутаной черною и руки тер в перчатках, Метался и желтел, беззубый

Дубовый, сумрачный и весь резьбой увитый, Похож на старика объемистый буфет; Он настежь растворен, и

Меж тем как рыжая харкотина орудий Вновь низвергается с бездонной вышины И роты и полки в зелено-красной

В сапфире сумерек пойду я вдоль межи, Ступая по траве подошвою босою. Лицо исколют мне колосья спелой

Из ржавой ванны, как из гроба жестяного, Неторопливо появляется сперва Вся напомаженная густо и ни слова

Французы семидесятого года, бонапартисты-республиканцы, вспомните о своих отцах в девяносто втором году.

I На черной глади вод, где звезды спят беспечно, Огромной лилией Офелия плывет, Плывет, закутана фатою

Слюной тоски исходит сердце, Мне на корме не до утех Грохочут котелки и дверцы, Слюной тоски исходит

I Он мощно оперся на молот. Он для всех Был страшен. Как труба, пронесся ярый смех Гиганта пьяного и

Где ветви, словно облако резное, Сквозь золото резьбы, среди купав, Где, цепенея в тишине и зное, Спит

. . . . . . . . . . . . . . . . . Он. — Рука в руке, давай с тобою Уйдем скорей Туда, где утро голубое

Что значит для нас эта скатерть в крови И в пламени, и преисподние недра, Свалившие прежний Порядок

Когда на детский лоб, расчесанный до крови, Нисходит облаком прозрачный рой теней, Ребенок видит въявь

Что нам, душа моя, кровавый ток, И тысячи убийств, и злобный стон, И зной, и ад, взметнувший на порог

Колесницы из серебра и меди, Носы кораблей из стали и серебра Взбивают пену, Вздымают корни терновых кустов.

Заняв последний ряд на скамьях деревянных, Где едкий полумрак впивается в глаза, Они вклиняют в хор молений

На лобик розовый и влажный от мучений Сзывая белый рой несознанных влечений, К ребенку нежная ведет сестру

В карманах продранных я руки грел свои; Наряд мой был убог, пальто — одно названье; Твоим попутчиком

Алмея ли она? В рассветно-голубые Часы исчезнет ли, словно цветы ночные, Таимые вдали, в безбрежном обаянье

Рябые, серые; зелеными кругами Тупые буркалы у них обведены; Вся голова в буграх, исходит лишаями, Как

В сапфире сумерек пойду я вдоль межи, Ступая по траве подошвою босою. Лицо исколют мне колосья спелой

Найди-ка в жилах черных руд Цветок, ценимый всеми на́ вес: Миндалевидный изумруд, Пробивший каменную завязь!

Прекрасный херувим с руками брадобрея, Я коротаю день за кружкою резной: От пива мой живот, вздуваясь

В зеленеющей яме щебечет ручей, За траву безрассудно хватаясь клочками Серебристой струи. Пеной ярких

Ругающиеся в печенку, в душу, в бога, Солдаты, моряки, изгнанники земли, — Нуль пред империей, — едва

Юность беспечная, Волю сломившая, Нежность сердечная, Жизнь погубившая, — Срок приближается, Сердце пленяется!

I Нет света в комнате, но в сумраке теней Спросонья шепоток детишек тем слышней; С ребенком шепчется

Лето. Утро. Четыре часа. Еще сон не покинул влюбленных. В дальних рощах, росой окропленных, Раздались голоса.

Я брёл, засунув руки в дырявые карманы И бредил про любое дрянное пальтецо. Я брёл под небом, Муза, глядел

Эй, вы, трусы! Всем скопом гоп-ля на вокзалы! Солнца огненным чревом извергнутый зной Выпил кровь с площадей

Господь, когда зима, бушуя, Гуляет в мертвых деревнях И «ангелюс» поет монах, Скликай всю армию большую

Шатаясь восемь дней, я изорвал ботинки О камни и, придя в Шарлеруа, засел В «Зеленом Кабаре», спросив

Серебряные и медные колесницы, Стальные и серебряные носы кораблей, Бьют пену, Подымают слои терновых

Ладони этих рук простертых Дубил тяжелый летний зной. Они бледны, как руки мертвых, Они сквозят голубизной.

А — черный; белый — Е; И — красный; У — зеленый. О — синий: тайну их скажу я в свой черед, А — бархатный

1 Нет рассудительных людей в семнадцать лет! Июнь. Вечерний час. В стаканах лимонады. Шумливые кафе.

1. Предки (Они) Твои великие мы Предки, Предки! Покрытые холодным потом Луны, деревьев и тумана.

Зеваки, вот Париж! С вокзалов к центру согнан, Дохнул на камни зной — опять они горят, Бульвары людные