Стихи Рембо Артюра
Между тем как несло меня вниз по теченью, Краснокожие кинулись к бичевщикам, Всех раздев догола, забавлялись
В вагонах голубых и розовых и алых Уехать от зимы! Там в каждом уголке для поцелуев шалых Приют отыщем мы.
I Очаг желания, причастный высшим силам, На землю солнце льет любовь с блаженным пылом; Лежавший на траве
В провалах зелени поет река чуть слышно, И весь в лохмотья серебристые одет Тростник… Из-за горы, сверкая
В харчевне темной с обстановкою простой, Где запах лака с ароматом фруктов слился, Я блюдом завладел
Господь, когда зима, бушуя, Гуляет в мертвых деревнях И «ангелюс» поет монах, Скликай всю армию большую
Серебряные и медные колесницы, Стальные и серебряные носы кораблей, Бьют пену, Подымают слои терновых
Заняв последний ряд на скамьях деревянных, Где едкий полумрак впивается в глаза, Они вклиняют в хор молений
В карманах продранных я руки грел свои; Наряд мой был убог, пальто — одно названье; Твоим попутчиком
Он долго растравлял любовный трепет под Сутаной черною и руки тер в перчатках, Метался и желтел, беззубый
А — черный; белый — Е; И — красный; У — зеленый. О — синий: тайну их скажу я в свой черед, А — бархатный
1. Предки (Они) Твои великие мы Предки, Предки! Покрытые холодным потом Луны, деревьев и тумана.
Рябые, серые; зелеными кругами Тупые буркалы у них обведены; Вся голова в буграх, исходит лишаями, Как
В сапфире сумерек пойду я вдоль межи, Ступая по траве подошвою босою. Лицо исколют мне колосья спелой
Зеваки, вот Париж! С вокзалов к центру согнан, Дохнул на камни зной — опять они горят, Бульвары людные
Как черные пятна под вьюгой, Руками сжимая друг друга И спины в кружок, Собрались к окошку мальчишки
Прекрасный херувим с руками брадобрея, Я коротаю день за кружкою резной: От пива мой живот, вздуваясь
I На черной глади вод, где звезды спят беспечно, Огромной лилией Офелия плывет, Плывет, закутана фатою
Весна раскрылась так легко, Так ослепительна природа, Поскольку Тьер, Пикар и Кo Украли Собственность Народа.
Один из голубых и мягких вечеров… Стебли колючие и нежный шелк тропинки, И свежесть ранняя на бархате
Ругающиеся в печенку, в душу, в бога, Солдаты, моряки, изгнанники земли, — Нуль пред империей, — едва
I Нет света в комнате, но в сумраке теней Спросонья шепоток детишек тем слышней; С ребенком шепчется
Где ветви, словно облако резное, Сквозь золото резьбы, среди купав, Где, цепенея в тишине и зное, Спит
Беспечно плещется речушка и цепляет Прибрежную траву и рваным серебром Трепещет, а над ней полдневный
Не властен более подошвы истоптать, В пальто, которое достигло идеала, И в сане вашего, о Эрато, вассала
Я брёл, засунув руки в дырявые карманы И бредил про любое дрянное пальтецо. Я брёл под небом, Муза, глядел
Что значит для нас эта скатерть в крови И в пламени, и преисподние недра, Свалившие прежний Порядок
Что нам, душа моя, кровавый ток, И тысячи убийств, и злобный стон, И зной, и ад, взметнувший на порог
Встал Праведный столбом. Сейчас он плечи скроет В багряном золоте заката. Я в поту Воскликнул: «Ты следишь
Вот старый шкаф резной, чей дуб в разводах темных На добрых стариков стал походить давно; Распахнут шкаф
Шатаясь восемь дней, я изорвал ботинки О камни и, придя в Шарлеруа, засел В «Зеленом Кабаре», спросив
Ладони этих рук простертых Дубил тяжелый летний зной. Они бледны, как руки мертвых, Они сквозят голубизной.
Колесницы из серебра и меди, Носы кораблей из стали и серебра Взбивают пену, Вздымают корни терновых кустов.
На лобик розовый и влажный от мучений Сзывая белый рой несознанных влечений, К ребенку нежная ведет сестру
Невзрачный господин меж цветников гуляет. Он в черном сюртуке, с сигарою во рту. Порою тусклый взгляд
Дубовый, сумрачный и весь резьбой увитый, Похож на старика объемистый буфет; Он настежь растворен, и
1 Нет рассудительных людей в семнадцать лет! Июнь. Вечерний час. В стаканах лимонады. Шумливые кафе.
Алмея ли она? В рассветно-голубые Часы исчезнет ли, словно цветы ночные, Таимые вдали, в безбрежном обаянье
В сапфире сумерек пойду я вдоль межи, Ступая по траве подошвою босою. Лицо исколют мне колосья спелой
Меж тем как рыжая харкотина орудий Вновь низвергается с бездонной вышины И роты и полки в зелено-красной
Из ржавой ванны, как из гроба жестяного, Неторопливо появляется сперва Вся напомаженная густо и ни слова
Ей Зимой уедем мы в вагоне розовом и скромном Среди подушек голубых, Нам будет хорошо, и в каждом уголке
Найди-ка в жилах черных руд Цветок, ценимый всеми на́ вес: Миндалевидный изумруд, Пробивший каменную завязь!
В зеленеющей яме щебечет ручей, За траву безрассудно хватаясь клочками Серебристой струи. Пеной ярких
Французы семидесятого года, бонапартисты-республиканцы, вспомните о своих отцах в девяносто втором году.
Слюной тоски исходит сердце, Мне на корме не до утех Грохочут котелки и дверцы, Слюной тоски исходит
Вокзальная площадь в Шарлевиле На чахлом скверике (о, до чего он весь Прилизан, точно взят из благонравной книжки!
Юность беспечная, Волю сломившая, Нежность сердечная, Жизнь погубившая, — Срок приближается, Сердце пленяется!
I Он мощно оперся на молот. Он для всех Был страшен. Как труба, пронесся ярый смех Гиганта пьяного и
. . . . . . . . . . . . . . . . . Он. — Рука в руке, давай с тобою Уйдем скорей Туда, где утро голубое