Стихи Пастернака Бориса

Коробка с красным померанцем — Моя каморка. О, не об номера ж мараться По гроб, до морга! Я поселился

Для этой книги на эпиграф Пустыни сипли, Ревели львы и к зорям тигров Тянулся Киплинг. Зиял, иссякнув

Я клавишей стаю кормил с руки Под хлопанье крыльев, плеск и клекот. Я вытянул руки, я встал на носки

Спелой грушею в бурю слететь Об одном безраздельном листе. Как он предан — расстался с суком!

Как бронзовой золой жаровень, Жуками сыплет сонный сад. Со мной, с моей свечою вровень Миры расцветшие висят.

Ты в меня запустила снежком. Я давно человек уже зрелый. Как при возрасте этом моем Шутишь ты так развязно и смело.

Разговоры вполголоса, И с поспешностью пылкой Кверху собраны волосы Всей копною с затылка. Из-под гребня

Прислушайся к вьюге, сквозь десны процеженной, Прислушайся к голой побежке бесснежья. Разбиться им не

Я кончился, а ты жива. И ветер, жалуясь и плача, Раскачивает лес и дачу. Не каждую сосну отдельно, А

Будто всем, что видит глаз, До крапивы подзаборной, Перед тем за миг пилась Сладость радуги нагорной.

Кокошник нахлобучила Из низок ливня — паросль. Футляр дымится тучею, В ветвях горит стеклярус.

Ты в ветре, веткой пробующем, Не время ль птицам петь, Намокшая воробышком Сиреневая ветвь!

Бывает, курьером на борзом Расскачется сердце, и точно Отрывистость азбуки морзе, Черты твои в зеркале срочны.

Пью горечь тубероз, небес осенних горечь И в них твоих измен горящую струю. Пью горечь вечеров, ночей

Недотрога, тихоня в быту, Ты сейчас вся огонь, вся горенье, Дай запру я твою красоту В темном тереме

Я льнул когда-то к беднякам Не из возвышенного взгляда, А потому, что только там Шла жизнь без помпы и парада.

Мне снилась осень в полусвете стекол, Друзья и ты в их шутовской гурьбе, И, как с небес добывший крови

Любимая,— жуть! Когда любит поэт, Влюбляется бог неприкаянный. И хаос опять выползает на свет, Как во

С действительностью иллюзию, С растительностью гранит Так сблизили Польша и Грузия, Что это обеих роднит.

Так приближается удар За сладким, из-за ширмы лени, Во всеоружьи мутных чар Довольства и оцепененья.

1 Когда до тончайшей мелочи Весь день пред тобой на весу, Лишь знойное щелканье белочье Не молкнет в

По будням медник подле вас Клепал, лудил, паял, А впрочем — масла подливал В огонь, как пай к паям.

На тротуарах истолку С стеклом и солнцем пополам, Зимой открою потолку И дам читать сырым углам.

Иль я не знаю, что, в потемки тычась, Вовек не вышла б к свету темнота, И я — урод, и счастье сотен тысяч

Я тоже любил, и дыханье Бессонницы раннею ранью Из парка спускалось в овраг, и впотьмах Выпархивало за

Город. Зимнее небо. Тьма. Пролеты ворот. У Бориса и Глеба Свет, и служба идет. Лбы молящихся, ризы И

Четыре отрывка о Блоке Кому быть живым и хвалимым, Кто должен быть мертв и хулим,— Известно у нас подхалимам

Я люблю, как дышу. И я знаю: Две души стали в теле моем. И любовь та душа иная, Им несносно и тесно вдвоем;

Не как люди, не еженедельно. Не всегда, в столетье раза два Я молил тебя: членораздельно Повтори творящие слова.

А хочешь, подарю тебе звезду, Которая зажглась в зените лета, И не уходит даже на рассвете, Неся покой

Лицо лазури пышет над лицом Недышащей любимицы реки. Подымется, шелохнется ли сом,— Оглушены.

Поэзия, я буду клясться Тобой и кончу, прохрипев: Ты не осанка сладкогласца, Ты — лето с местом в третьем

Не волнуйся, не плачь, не труди Сил иссякших, и сердца не мучай Ты со мной, ты во мне, ты в груди, Как

Грустно в нашем саду. Он день ото дня краше. В нем и в этом году Жить бы полною чашей. Но обитель свою

С порога смотрит человек, Не узнавая дома. Ее отъезд был как побег. Везде следы разгрома. Повсюду в комнатах хаос.

Так начинают. Года в два От мамки рвутся в тьму мелодий, Щебечут, свищут, — а слова Являются о третьем годе.

То насыпью, то глубью лога, То по прямой за поворот Змеится лентою дорога Безостановочно вперед.

О, бедный Homo sapiens*, Существованье — гнет. Былые годы за пояс Один такой заткнет. Все жили в сушь

Ночам соловьем обладать, Что ведром полнодонным колодцам. Не знаю я, звездная гладь Из песни ли, в песню

Наяву ли всё? Время ли разгуливать? Лучше вечно спать, спать, спать, спать И не видеть снов.

Сегодня с первым светом встанут Детьми уснувшие вчера. Мечом призывов новых стянут Изгиб застывшего бедра.

Я под Москвою эту зиму, Но в стужу, снег и буревал Всегда, когда необходимо, По делу в городе бывал.

Илистых плавней желтый янтарь, Блеск чернозема. Жители чинят снасть, инвентарь, Лодки, паромы.

Снаружи вьюга мечется И все заносит в лоск. Засыпана газетчица И заметен киоск. На нашей долгой бытности

Не верили, считали — бредни, Но узнавали от двоих, Троих, от всех. Равнялись в строку Остановившегося

Все нынешней весной особое. Живее воробьев шумиха. Я даже выразить не пробую, Как на душе светло и тихо.

«Не трогать, свежевыкрашен»,- Душа не береглась, И память — в пятнах икр и щек, И рук, и губ, и глаз.

Извозчичий двор и встающий из вод В уступах — преступный и пасмурный Тауэр, И звонкость подков, и простуженный

Большое озеро как блюдо. За ним — скопленье облаков, Нагроможденных белой грудой Суровых горных ледников.

Не поправить дня усильями светилен. Не поднять теням крещенских покрывал. На земле зима, и дым огней