Стихи Слуцкого Бориса

И.Эренбургу Лошади умеют плавать, Но — не хорошо. Недалеко. «Глория» — по-русски — значит «Слава»,- Это

Пора заканчивать стихи. Пора дописывать баллады. А новых начинать — не надо. Пора достраивать дворцы

                                                 Вл. Сякину Старух было много, стариков было мало: то

С небесных ворот восторга в разбитое канешь корыто. Мотаешься, словно картонка, табличка «Открыто — закрыто».

Полутьма и поля, в горизонты оправленные, широки как моря. Усеченные и обезглавленные церкви бросили

Как лучше жизнь не дожить, а прожить, Мытому, катаному, битому, Перебитому, но до конца недобитому, Какому

Вручая войны объявленье, посол понимал: ракета в полете, накроют его и министра и город и мир уничтожат

Вот за что люблю анкеты: за прямую постановку некривых вопросов. За почти научное сведение долгой жизни

Оказывается, война не завершается победой. В ночах вдовы, солдатки бедной, ночь напролет идет она.

Вы не были в районной бане В периферийном городке? Там шайки с профилем кабаньим И плеск, как летом на реке.

Досрочная ранняя старость, Похожая на пораженье, А кроме того — на усталость. А также — на отраженье

Этот климат — не для часов. Механизмы в неделю ржавеют. Потому, могу вас заверить, время заперто здесь на засов.

Выходит на сцену последнее из поколений войны — зачатые второпях и доношенные в отчаянии, Незнамовы и

Евреи хлеба не сеют, Евреи в лавках торгуют, Евреи раньше лысеют, Евреи больше воруют. Евреи — люди лихие

Учила линия передовая, идеология передовая, а также случай, и судьба, и рок. И жизнь и смерть давали мне урок.

Я заслужил признательность Италии. Ее народа и ее истории, Ее литературы с языком. Я снегу дал.

Груши дешевы. Пахнут склады. Понижений цены не счесть. Даже самой скромной зарплаты хватит вволю груш поесть.

Закончена охота на волков, но волки не закончили охоты. Им рисковать покуда неохота, но есть еще немало

Теплолюбивый, но морозостойкий, проверенный войною мировой, проверенный потом трактирной стойкой но до

Когда русская проза пошла в лагеря: в лесорубы, а кто половчей — в лекаря. в землекопы, а кто потолковей

Во-первых, он — твоя судьба, которую не выбирают, а во-вторых, не так уж плох таковский вариант судьбы

Все слабели, бабы — не слабели,- В глад и мор, войну и суховей Молча колыхали колыбели, Сберегая наших сыновей.

Счастье — это круг. И человек Медленно, как часовая стрелка, Движется к концу, то есть к началу, Движется

Человек, как лист бумаги, изнашивается на сгибе. Человек, как склеенная чашка, разбивается на изломе.

Руку притянув к бедру потуже, я пополз на правой, на одной. Было худо. Было много хуже, чем на двух и

Силу тяготения земли первыми открыли пехотинцы — поняли, нашли, изобрели, а Ньютон позднее подкатился.

Я носил ордена. После — планки носил. После — просто следы этих планок носил, А потом гимнастерку до

Ложка, кружка и одеяло. Только это в открытке стояло. — Не хочу. На вокзал не пойду с одеялом, ложкой

Музыки бесполезные звуки, лишние звуки, неприменяемые тоны, болью не вызванные стоны. Не обоснована ведь

Мир, какой он должен быть, никогда не может быть, Мир такой, какой он есть, как ни повернете — есть.

Тарелка сменилась коробкой. Тоскливый радиовой сменился беседой неробкой, толковой беседой живой.

У государства есть закон, Который гражданам знаком. У антигосударства — Не знает правил паства.

Деревня, а по сути дела — весь. История не проходила здесь. Не то двадцатый век, не то двадцатый до Рождества

Еще скребут по сердцу «мессера», еще вот здесь безумствуют стрелки, еще в ушах работает «ура», русское

Попадись мне машина времени! Я бы не к первобытному племени полетел, на костров его дым, а в страну

Начинается расчёт со Сталиным, и — всерьез. Без криков и обид. Прах его, у стен Кремля оставленный, страх

Уже не любят слушать про войну прошедшую, и как я ни взгляну с эстрады в зал, томятся в зале: мол, что-нибудь

У каждого были причины свои: Одни — ради семьи. Другие — ради корыстных причин: Звание, должность, чин.

Каждое утро вставал и радовался, как ты добра, как ты хороша, как в небольшом достижимом радиусе дышит

Ночной вагон задымленный, Где спать не удавалось, И год, войною вздыбленный, И голос: «Эй, товарищ! Хотите покурить?

1 Понятны голоса воды от океана до капели, но разобраться не успели ни в тонком теноре звезды, ни в звонком

Мягко спали и сладко ели, износили кучу тряпья, но особенно надоели, благодарности требуя. Надо было

Сколько стоит фунт лиха? Столько, сколько фунт хлеба, Если голод бродит тихо Сзади, спереди, справа, слева.

Шаг вперед! Кому нынче приказывают: «Шаг вперед!» Чья берет? И кто это потом разберёт? То ли ищут нефтяников

Потому-то словно пена, Опадают наши рифмы. И величие степенно Отступает в логарифмы.

История над нами пролилась. Я под ее ревущим ливнем вымок. Я перенес размах ее и вымах. Я ощутил торжественную власть.

Дома-то высокие! Потолки — низкие. Глядеть красиво, а проживать скучно в таких одинаковых, как пятаки

Нам чёрное солнце светило, нас жгло, опаляло оно, сжигая иные светила, сияя на небе — одно.

Государство надеялось на детдомовцев. Всех подкидышей — кидали ему. И они без умыслов и без домыслов

Не хочется быть справедливым, а надо! С вороньим отливом, нечерным, скорей нефтяным, перо справедливость