Стихи Окуджавы Булата

…А годы проходят, как песни. Иначе на мир я гляжу. Во дворике этом мне тесно, и я из него ухожу.

Пока Земля еще вертится — Господи, твоя власть! — Дай рвущемуся к власти навластвоваться всласть, Дай

Человек стремится в простоту, как небесный камень — в пустоту, медленно сгорает и за предпоследнюю версту

Я строил замок надежды. Строил-строил. Глину месил. Холодные камни носил. Помощи не просил.

Тамазу Чиладзе, Джансугу Чарквиани Когда под хохот Куры и сплетни, в холодной выпачканный золе, вдруг

Надежда, я вернусь тогда, когда трубач отбой сыграет, когда трубу к губам приблизит и острый локоть отведет.

Арбатского романса знакомое шитье, к прогулкам в одиночестве пристрастье, из чашки запотевшей счастливое

Вы слышите: грохочут сапоги, и птицы ошалелые летят, и женщины глядят из-под руки? Вы поняли, куда они глядят?

Почему мы исчезаем, превращаясь в дым и пепел, в глинозем, в солончаки, в дух, что так неосязаем, в прах

У отворенных у ворот лесных, откуда пахнет сыростью, где звуки стекают по стволам, стоит лесник, и у

Пробралась в нашу жизнь клевета, как кликуша глаза закатила, и прикрыла морщинку у рта, и на тонких ногах заходила.

На дне глубокого корыта так много лет подряд не погребенный, не зарытый искала прачка клад.

Владлену Ермакову Тот самый двор, где я сажал березы, был создан по законам вечной прозы и образцом дворов

Сто раз закат краснел, рассвет синел, сто раз я клял тебя, песок моздокский, пока ты жег насквозь мою

Магическое «два». Его высоты, его глубины… Как мне превозмочь? Два сокола, два соболя, две сойки, закаты

Варшава, я тебя люблю легко, печально и навеки. Хоть в арсенале слов, наверно, слова есть тоньше и верней

Джазисты уходили в ополченье, цивильного не скинув облаченья. Тромбонов и чечеток короли в солдаты необученные шли.

Я ухожу от пули, делаю отчаянный рывок. Я снова живой на выжженном теле Крыма. И вырастают вместо крыльев

Москва все строится, торопится. И выкатив свои глаза, трамваи красные сторонятся, как лошади — когда гроза.

Всю ночь кричали петухи и шеями мотали, как будто новые стихи, закрыв глаза, читали. И было что-то в

Синяя крона, малиновый ствол, звяканье шишек зеленых. Где-то по комнатам ветер прошел: там поздравляли

Я видел удивительную, красную, огромную луну, подобную предпразничному первому помятому блину, а может

Один шажок и другой шажок, а солнышко село… О господин, вот тебе стожок и другой стожок доброго сена!

Кавалергарды, век недолог, и потому так сладок он. Поет труба, откинут полог, и где-то слышен сабель звон.

Год сорок первый. Зябкий туман. Уходят последние солдаты в Тамань. А ему подписан пулей приговор.

Былое нельзя воротить, и печалиться не о чем, у каждой эпохи свои подрастают леса… А все-таки жаль, что

Девочка плачет: шарик улетел. Ее утешают, а шарик летит. Девушка плачет: жениха все нет. Ее утешают

Выходят танки из леска, устало роют снег, а неотступная тоска бредет за нами вслед. Победа нас не обошла

Мне не хочется писать Ни стихов, ни прозы, хочется людей спасать, выращивать розы. Плещется июльский

Берегите нас, поэтов. Берегите нас. Остаются век, полвека, год, неделя, час, три минуты, две минуты

Не сольются никогда зимы долгие и лета: у них разные привычки и совсем несхожий вид. Не случайны на земле

Стихло в улицах вранье. Замерло движенье. Улетело воронье На полях сраженья. Лишь ползут из тишины, Сердце

Александру Сергеичу хорошо! Ему прекрасно! Гудит мельничное колесо, боль угасла, баба щурится из избы

Не бродяги, не пропойцы, за столом семи морей вы пропойте, вы пропойте славу женщине моей! Вы в глаза

Строитель, возведи мне дом, без шуток, в самом деле, чтобы леса росли на нем и чтобы птицы пели.

Мгновенно слово. Короток век. Где ж умещается человек? Как, и когда, и в какой глуши распускаются розы его души?

Сколько сделано руками удивительных красот! Но рукам пока далече до пронзительных высот, до божественной

Если ворон в вышине, дело, стало быть, к войне. Чтобы не было войны, надо ворона убить. Чтобы ворона

Мы сидим, пехотные ребята. Позади — разрушенная хата. Медленно война уходит вспять. Старшина нам разрешает спать.

Не представляю Пушкина без падающего снега, бронзового Пушкина, что в плащ укрыт. Когда снежинки белые

Не клонись-ка ты, головушка, от невзгод и от обид, Мама, белая голубушка, утро новое горит.

Е.Рейну Из окон корочкой несет поджаристой. За занавесками — мельканье рук. Здесь остановки нет, а мне

На белый бал берез не соберу. Холодный хор хвои хранит молчанье. Кукушки крик, как камешек отчаянья

Храмули — серая рыбка с белым брюшком. А хвост у нее как у кильки, а нос — пирожком. И чудится мне, будто

Часовые любви на Смоленской стоят. Часовые любви у Никитских не спят. Часовые любви по Петровке идут

Раскрываю страницы ладоней, молчаливых ладоней твоих, что-то светлое и молодое, удивленное смотрит из них.

В склянке темного стекла из-под импортного пива роза красная цвела гордо и неторопливо. Исторический

Эта женщина! Увижу и немею. Потому-то, понимаешь, не гляжу. Ни кукушкам, ни ромашкам я не верю и к цыганкам

А что я сказал медсестре Марии, когда обнимал ее? — Ты знаешь, а вот офицерские дочки на нас, на солдат

На полотне у Аллы Беляковой, где темный сад немного бестолковый, где из окна, дразня и завораживая, выплескивается