Стихи Дмитрия Мережковского

Далеких стад унылое мычанье, И близкий шорох свежего листа… Потом опять — глубокое молчанье… Родимые

Не плачь о неземной отчизне, И помни,- более того, Что есть в твоей мгновенной жизни, Не будет в смерти ничего.

Если розы тихо осыпаются, Если звезды меркнут в небесах, Об утесы волны разбиваются, Гаснет луч зари

Мне будет вечно дорог день, Когда вступил я, Пропилеи, Под вашу мраморную сень, Что пены волн морских

На Голгофе, Матерь Божья, Ты стояла у подножья Древа Крестного, где был Распят Сын Твой, и, разящий

Больной, усталый лед, Больной и талый снег… И все течет, течет… Как весел вешний бег Могучих мутных вод!

Погруженный в скорбь немую и усталый, в ночь глухую, Раз, когда поник в дремоте я над книгой одного Из

Летние, душные ночи Мучат тоскою, веют безумною страстью, Бледные, звездные очи Дышат восторгом и непонятною властью.

Будь что будет — все равно. Парки дряхлые, прядите Жизни спутанные нити, Ты шуми, веретено.

По горам, среди ущелий темных, Где ревел осенний ураган, Шла в лесу толпа бродяг бездомных К водам Ганга

И снилось мне: заря туманная, В полях густеющая мгла, И сосен кровь благоуханная — Светлотекущая смола.

Не утешай, оставь мою печаль Нетронутой, великой и безгласной. Обоим нам порой свободы жаль, Но цепь

Глядим, глядим все в ту же сторону, За мшистый дол, за топкий лес. Вослед прокаркавшему ворону, На край

Бледный месяц — на ущербе, Воздух звонок, мертв и чист, И на голой, зябкой вербе Шелестит увядший лист.

Из Бодлэра Голубка моя, Умчимся в края, Где всё, как и ты, совершенство, И будем мы там Делить пополам

Порой умолкнет завыванье Косматых ведьм, декабрьских вьюг, И солнца бледное сиянье Сквозь тучи робко

Печальный мертвый сумрак Наполнил комнату: теперь она похожа На мрачную, холодную могилу… Я заглянул

Уснуть бы мне навек, в траве, как в колыбели, Как я ребенком спал в те солнечные дни, Когда в лучах полуденных

И хочу, но не в силах любить я людей: Я чужой среди них; сердцу ближе друзей — Звезды, небо, холодная

Ни злом, ни враждою кровавой Доныне затмить не могли Мы неба чертог величавый И прелесть цветущей земли.

Надежды нет и нет боязни. Наполнен кубок через край. Твое прощенье — хуже казни, Судьба. Казни меня, прощай.

Чем больше я живу — тем глубже тайна жизни, Тем призрачнее мир, страшней себе я сам, Тем больше я стремлюсь

Давно ль желанный мир я звал к себе, тоскуя, Любил и проклинал любви святую власть, Давно ли из цепей

О век могучий, век суровый Железа, денег и машин, Твой дух промышленно-торговый Царит, как полный властелин.

По дебрям усталый брожу я в тоске, Рыдает печальная осень; Но вот огонек засиял вдалеке Меж диких, нахмуренных сосен.

Порой чета голубок над полями Меж черных туч мелькнет перед грозою, Во мгле сияя белыми крылами;

Испепелил, Святая Дева, Тебя напрасный Фэбов жар; Был даром божеского гнева Тебе признанья грозный дар.

С усильем тяжким и бесплодным, Я цепь любви хочу разбить. О, если б вновь мне быть свободным.

О если б жить, как вы живете, волны, Свободные, бесстрастие храня, И холодом, и вечным блеском полны!

Октябрьский снег первоначальный… В тиши покинутых садов Как листья желтые печальны На раннем саване снегов!

I Если б капля водяная Думала, как ты, В час урочный упадая С неба на цветы, И она бы говорила: «Не бессмысленная

Ниц простертые, унылые, Безнадежные, бескрылые, В покаянии, в слезах,- Мы лежим во прахе прах, Мы не

Покоя, забвенья!.. Уснуть, позабыть Тоску и желанья, Уснуть — и не видеть, не думать, не жить, Уйти от сознанья!

Сердце наше огрубело. Хоть к свободе не привык, Но кощунствует он смело, Лживый, рабский наш язык.

Кто ты, он или она, Мой сообщник ли таинственный, Мне сестра, или жена, Враг ли мой, иль друг единственный,—

Говорят и блещут с вышины Зарей рассыпанные розы На бледной зелени березы, На темном бархате сосны.

Мы бесконечно одиноки, Богов покинутых жрецы. Грядите, новые пророки! Грядите, вещие певцы, Еще неведомые миру!

О темный ангел одиночества, Ты веешь вновь, И шепчешь вновь свои пророчества: «Не верь в любовь.

Дома и призраки людей — Всё в дымку ровную сливалось, И даже пламя фонарей В тумане мертвом задыхалось.

Мы бойцы великой рати! Дружно в битву мы пойдем. Не страшась тупых проклятий, Трудный путь ко счастью

…Потух мой гнев, безумный, детский гнев: Всё время я себя обманывал напрасно: Я вновь у ног твоих,- и

Молнию в тучах Эрот захватил, пролетая; Так же легко, как порой дети ломают тростник, В розовых пальцах

Доброе, злое, ничтожное, славное,- Может быть, это всё пустяки, А самое главное, самое главное То, что

Легок, светел, как блаженный Олимпийский смех богов, Многошумный, неизменный Смех бесчисленных валов!

Темнеет. В городе чужом Друг против друга мы сидим, В холодном сумраке ночном, Страдаем оба и молчим.

(К мраморам Пергамского жертвенника) Обида! Обида! Мы — первые боги, Мы — древние дети Праматери-Геи,-

Есть радость в том, чтоб люди ненавидели, Добро считали злом, И мимо шли, и слез твоих не видели, Назвав

Кому страдание знакомо, Того ты сладко усыпишь, Тому понятна будет, Комо, Твоя безветренная тишь.

И отдашь голодному душу твою и напитаешь душу страдальца, тогда свет твой взойдет во тьме и мрак твой

Ты — горящий, устремленный, В темноте открытый глаз. От руды неотделенный И невспыхнувший алмаз.