Стихи Евгения Евтушенко

О, нашей молодости споры, о, эти взбалмошные сборы, о, эти наши вечера! О, наше комнатное пекло, на чайных

Мы живем, умереть не готовясь, забываем поэтому стыд, но мадонной невидимой совесть на любых перекрестках стоит.

Лифтерше Маше под сорок. Грызет она грустно подсолнух, и столько в ней детской забитости и женской кричащей

Пришли иные времена. Взошли иные имена. Они толкаются, бегут. Они врагов себе пекут, приносят неудобства

На кладбище китов на снеговом погосте стоят взамен крестов их собственные кости. Они не по зубам — все

Андрею Вознесенскому Сюда, к просторам вольным, северным, где крякал мир и нерестился, я прилетел, подранок

Мы перед чувствами немеем, мы их привыкли умерять, и жить еще мы не умеем и не умеем умирать.

Благословенна русская земля, открытая для доброго зерна! Благословенны руки ее пахарей, замасленною вытертые паклей!

Под невыплакавшейся ивой я задумался на берегу: как любимую сделать счастливой? Может, этого я не могу?

Нас не спасает крест одиночеств. Дух несвободы непобедим. Георгий Викторович Адамович, а вы свободны

«Как, вы луковый суп не едали? Значит, Франции вы не видали. Собирайтесь, мосье, идем!» Ах, от запахов

При каждом деле есть случайный мальчик. Таким судьба таланта не дала, и к ним с крутой неласковостью

Лучшие из поколения, цвести вам — не увядать! Вашего покорения бедам — не увидать! Разные будут случаи

Три женщины и две девчонки куцых, да я… Летел набитый сеном кузов среди полей шумящих широко.

Много слов говорил умудренных, много гладил тебя по плечу, а ты плакала, словно ребенок, что тебя полюбить не хочу.

А снег повалится, повалится… и я прочту в его канве, что моя молодость повадится опять заглядывать ко мне.

Ходивший на Боброва с батею один из дерзких огольцов, послебобровскую апатию взорвал мальчишкою Стрельцов.

Я у рудничной чайной, у косого плетня, молодой и отчаянный, расседлаю коня. О железную скобку сапоги

Я разный — я натруженный и праздный. Я целе- и нецелесообразный. Я весь несовместимый, неудобный, застенчивый

Памяти Владимира Высоцкого Бок о бок с шашлычной, шипящей так сочно, киоск звукозаписи около Сочи.

Туманны Патриаршие пруды. Мир их теней загадочен и ломок, и голубые отраженья лодок видны на темной зелени воды.

Ночь, как раны, огни зализала. Смотрят звезды глазками тюрьмы, ну а мы под мостом Салазара — в его черной-пречерной тени.

Что такое на меня напало? Жалость к самому себе и страх, будто вьюга внутрь меня попала и свистит в расшатанных костях.

Вот революция в футболе: вратарь выходит из ворот и в этой новой странной роли как нападающий идет.

Тревожьтесь обо мне пристрастно и глубоко. Не стойте в стороне, когда мне одиноко. В усердии пустом на

Ярмарка! В Симбирске ярмарка. Почище Гамбурга! Держи карман! Шарманки шамкают, и шали шаркают, и глотки

Ступал он трудно по отрогу над ледовитою рекой. Их было раньше, гордых, много, и был последний он такой.

Дремлет избушка на том берегу. Лошадь белеет на темном лугу. Криком кричу и стреляю, стреляю, а разбудить

Виктору Бокову Пахнет засолами, пахнет молоком. Ягоды засохлые в сене молодом. Я лежу, чего-то жду каждою

Когда я думаю о Блоке, когда тоскую по нему, то вспоминаю я не строки, а мост, пролетку и Неву.

Я представляю страх и обалденье, когда попало в Третье отделенье «На смерть Поэта»… Представляю я, как

«Москва — Сухуми» мчался через горы. Уже о море были разговоры. Уже в купе соседнем практиканты оставили

Вихрастый, с носом чуть картошкой,- ему в деревне бы с гармошкой, а он — в футбол, а он — в хоккей.

Паровозный гудок, журавлиные трубы, и зубов холодок сквозь раскрытые губы. До свиданья, прости, отпусти

У римской забытой дороги недалеко от Дамаска мертвенны гор отроги, как императоров маски. Кольца на солнце

Я товарища хороню. Эту тайну я хмуро храню. Для других он еще живой. Для других он еще с женой, для других

Пора вставать… Ресниц не вскинуть сонных. Пора вставать… Будильник сам не свой. В окно глядит и сетует

Как во стольной Москве белокаменной вор по улице бежит с булкой маковой. Не страшит его сегодня самосуд.

Что знает о любви любовь, В ней скрыт всегда испуг. Страх чувствует в себе любой Если он полюбил вдруг.

Предощущение стиха у настоящего поэта есть ощущение греха, что совершен когда-то, где-то. Пусть совершен

Дорога в дождь — она не сладость. Дорога в дождь — она беда. И надо же — какая слякоть, какая долгая вода!

Я комнату снимаю на Сущевской. Успел я одиночеством пресытиться, и перемены никакой существенной в квартирном

За ухой, до слез перченной, сочиненной в котелке, спирт, разбавленный Печорой, пили мы на катерке.

Сказки, знаю нас — напрасно вы не молвитесь! Ведь недаром сон я помню до сих пор: я сижу у синя моря

Маленький занавес поднят. В зале движенье и шум. Ты выступаешь сегодня в кинотеатре «Форум».

Когда взошло твое лицо над жизнью скомканной моею, вначале понял я лишь то, как скудно все, что я имею.

То ли все поцелуи проснулись, горя на губах, то ли машут дворы рукавами плакучих рубах, упреждая меня

Твердили пастыри, что вреден и неразумен Галилей, но, как показывает время: кто неразумен, тот умней.

Все, ей-богу же, было бы проще и, наверно, добрей и мудрей, если б я не сорвался на просьбе — необдуманной

Ты спрашивала шепотом: «А что потом? А что потом?» Постель была расстелена, и ты была растеряна… Но вот