Стихи Игоря Северянина

Борису Верину – Принцу Сирени Вы — Принц Фиолевой Сирени И друг порхающей листвы. Весенней осени, осенней

Ты так светла в клубящемся покрове. Твое лицо — восходный Уротал. В твоем дремучем чернобровье Мой ум

Навевали смуть былого окарины Где-то в тихо вечеревшем далеке, — И сирены, водяные балерины, Заводили

Мне сладостно-грустно сегодня… Ах, это весна-ежегодня Навеяла милую грусть! Мне хочется странных хотений

Она ли взяла меня? Я ли? Забылось: давно ведь: забылось. Но кто-то играл на рояле; Я вспомнил рояль

Любовь! каких-нибудь пять букв! Всего две гласных, три согласных! Но сколько в этом слове мук, Чувств

Прекрасною зовут тебя поэты, Великою зовут тебя жрецы. Мирра Лохвицкая Царь Валтасар у стен Сабата Повеял

Как солнце восходит раз в сутки, Восходит в крови моей страсть… И счастья минуту украсть Спешу у Тоски-Беспробудки

Мир с каждым днем живет убоже, Культура с каждым днем гнилей. К тебе взываю я, о Боже: Своих избранников жалей!

Я чуть не отдал жизнь в твоих горах, Когда, под горохот каменно-железный, Наш поезд, несшийся на всех

А ночи с каждым днем белее И с каждым днем все ярче дни! Идем мы парком по аллее. Налево море.

Глубокий снег лежит у нас в горах. Река в долине бег остановила. Вся белая, слилась со снегом вилла.

Посв. В.В. Уварову-Надину. 1. Грустила ночь. При чахлом свете лампы Мечтала Ванда, кутаясь в печаль;

Ветер весел, ветер прыток, Он бежит вдоль маргариток, Покачнет бубенчик сбруи, — Колыхнет речные струи.

Города выдумывают войны И навязывают их деревне, Потому что помыслы их гнойны В бестолочи пакостной и нервной.

Восемнадцатый век! не ему ли дано Слыть изысканным хамом во веки веков? В нем с учтивостью грубость —

Еще одно воспоминанье выяви, Мечта, живущая бывалым. …Вхожу в вагон осолнеченный в Киеве И бархатом обитый алым.

А если б Пушкин ожил и к нам пришел?… Тогда б он увидел, что хам пришел. И Мережковскому бы сказал он

Мне улыбалась Красота, Как фавориту-аполлонцу, И я решил подняться к Солнцу, Чтоб целовать его уста!

Дарю Дорину-Николаеву Качнуло небо гневом грома, Метнулась молния — и град В воде запрыгал у парома

«Хочу быть Аделиной Патти!..» — Хочу быть Аделиной Патти! — В три года говорила ты. О, милые твои мечты

Шмелит-пчелит виолончель Над лиловеющей долиной. Я, как пчела в июле, юный, Иду, весь — трепет и печаль.

Ты помнишь, мне любезный Пуни, Как ты приехал раз ко мне, И долго мы с тобой в июне В полях бродили при луне?

Она приезжала ко мне в голубом тюльбэри, Когда утопленное солнце сменялось луною. Встречал ее конюх

Татиане Краснопольской На клумбе у меня фиалка Все больше — больше с каждым днем. Не опали ее огнем

Кроткая, ленивая, ласково-покорная, Скромно-миловидная пошлая мещанка Не могла увлечь меня вялая, повторная

Жду — не дождусь весны и мая, Цветов, улыбок и грозы, Когда потянутся, хромая, На дачу с мебелью возы!

Писать мне мысль пришла такая (Я не сочту ее грехом) Струей столетнего Токая,[1] Иначе — пушкинским стихом

Ф.М. Лотаревой Мисс Чудлейль из Англии Императрице Вакханочной Екатерине Второй Представлена утром послом

В ее устах томилася малина, В ее глазах смеялись васильки, А по ночам синели угольки… Она была изящна

Моя земля! любовью ты жива! Моя любовь! ты вскормлена землею! Ты каждый год по-вешнему нова!

Встала из-за стола, Сказала: «Довольно пить», Руку всем подала, — Преступную, может быть… Женщина средних

Тебе доверяюсь: сочувствуй иль высмей, Но выслушай несколько строк. Читая твои укоризные письма, Я снова

Яхта Ингрид из розовых досок груш комфортабельна, Ренессансно отделана и шелками, и бронзою.

Она читает зимой Евангелье, Она мечтает о вешнем ангеле. Душой поэта и аполлонца Все ожидает литавров солнца!

Там, где растет на берегу осина И вкривь, и вкось, Вплыла из моря в речку лососина, За ней — лосось.

О, если б ты умела Любить ради любви, И мне сказала смело: «Мужайся и живи». Я стал бы жить, пожалуй

1 Кто эта слезная тоскунья? Кто эта дева, мальва льда? Как ей идет горжетка кунья И шлем тонов «pastilles

Искателям жемчужин здесь простор: Ведь что ни такт — троякий цвет жемчужин. То розовым мой слух обезоружен

Послушница обители Любви Молитвенно перебирает четки. Осенней ясностью в ней чувства четки.

В желтой гостиной, из серого клена, с обивкою шелковой, Ваше сиятельство любит по вторникам томный журфикс.

Как это так могло случиться, Что мог он в мае умереть, Когда все жаждет возродиться, И соком жизненным кипеть?

О вы, размеры старые, Захватанные многими, Банальные, дешевые, Готовые клише! Звучащие гитарою, И с рифмами

Ты ко мне не вернешься даже ради Тамары, Ради нашей дочурки, крошки вроде крола: У тебя теперь дачи

Ни в жены, ни в любовницы, ни в сестры: Нет верности, нет страстности, нет дружбы. Я не хотел бы с ней

Любовь! Россия! Солнце! Пушкин! — Могущественные слова!.. И не от них ли на опушке Нам распускается листва?

Мне удивительный вчера приснился сон: Я ехал с девушкой, стихи читавшей Блока. Лошадка тихо шла.

Любовь явила зренье Иоланте, Когда судьбой ей послан был Бертран. …Я размышляю об одном таланте, Незрячем

Проснулся хутор. Весенний гутор Ворвался в окна… Пробуждены, Запели — юны — У лиры струны, И распустилась

Пойте — пойте, бубенчики ландышей, Пойте — пойте вы мне — О весенней любви, тихо канувшей, О любовной весне;