Стихи Игоря Северянина

Они способны, дети века, С порочной властью вместо прав, Казнить за слабость человека, Стихийно мощь

Шесть месяцев прошло уж с того дня, Как… но зачем?… Нам то без слов понятно. Шесть месяцев терзаний для

Дождь летит, студеный и ливучий, Скрыв в туман глубокую Россонь. Слышен лязг невидимых уключин Сквозь

Вдыхайте солнце, живите солнцем, — И солнцем сами блеснете вы! Согреют землю лучи живые Сердец, познавших

Серебряно — зелено — голубою Луною Освещен ноябрьский снег. В тиши, в глуши заброшен я с тобою.

Ивану Лукашу Под гульливые взвизги салазок Сядем, детка моя, на скамью. Олазурь незабудками глазок Обнищавшую душу мою!

От утра до вечера по тропинкам бегая, Почву перерезавшим всхлипчато и шатко, Утомилась, взмылилась маленькая

1. Октава Когда в апреле поля воскресли От летаргии пустых снегов, Элеонора смотрела в кресле На пробужденье

Твоих невоплотимых глаз, Ильферна моя, Никто не целовал из нас, Ильферна моя. А кто бы их увидеть мог

Свобода! Свобода! Свобода! Свобода везде и во всем! Свобода на благо народа! Да радуемся! да живем!

Дмитрию Крючкову. Я нежно хотел бы уснуть, Уснуть, — не проснуться… Далеко-далеко уйти, Уйти, — не вернуться…

Она живет в глухом лесу, Его зовя зеленым храмом. Она встает в шестом часу, Лесным разбуженная гамом.

Дифирамб Почему не брать от жизни все, что она дает. Генрик Ибсен Цветов! огня! вина и кастаньет!

Ее вниманье, как зефир, Коснулось струн души несчастного И в ощущении прекрасного Забыл, что я, как правда

О, нестерпимо-больные места, Где женщины, утерянные мною, Навек во всем: в дрожании листа, В порыве травном

Заря улыбалась так розово, Все обнадежив, все озаря. Мечты сердечного созыва Не знали, что лжива заря

Знаком ли ты с щемящею тоской Унылых дней без проблесков, без ласки. Крылатых грез тускнеют краски, И

Я пристаю на легком корабле К планете льда, сверкательной как сабли. Что пред моим судном все дирижабли

Как смеют хоронить утром, когда на небе солнце? Как смеют ковать цепи, когда не скован венец?

Зое О-вич Она Что скажете?… Он Все то же, что всегда: Я Вас люблю. Она Но это мне известно, И знаете

Какая-то сплошная хлыстань Вокруг: везде одни хлысты… Укрой меня от них, о пристань, — Объяла, обуяла

Я здесь один, совсем один — В том смысле, что интеллигента Ни одного здесь нет. Вершин Сосновый говор.

Вы оделись вечером кисейно И в саду стоите у бассейна, Наблюдая, как лунеет мрамор И проток дрожит на

— Ты! меня целовала в жасмине… — …Одуванчик мечтал об измене… — …На цветах стрекозовые тени… — …Дай припомнить

Федору Сологубу Однажды приехала к Ингрид Ортруда С Танкредом и Арфой на легком корвете. В те дни безбоязно

Эти люди не в силах загрязнить то, что я любил в тебе; их слова падали подобно камням, брошенным в небо

Страна Гюго, страна Верхарна, Край Данта и Шекспира край! Вы заложили храм в Локарно, Земной обсеменили

Любовь — это сон в сновиденьи… Любовь — это тайна струны… Любовь — это небо в виденьи… Любовь — это сказка

Чистокровные лошади распылились в припляске, Любопытством и трепетом вся толпа сражена. По столичному

Ложь радостей и непреложье зол Наскучили взиравшему в сторонке На жизнь земли и наложили пленки На ясный

О, юность! о, веры восход! О, сердца взволнованный сад! И жизнь улыбалась: «вперед!» И смерть скрежетала: «назад».

В пути поэзии, — как бог, простой И романтичный снова в очень близком, — Он высится не то что обелиском

Войди в мой сад… Давно одебрен Его когда-то пышный вид. Днем — золочен, в луне — серебрян, Он весь преданьями овит.

К началу войны европейской Изысканно тонкий разврат, От спальни царей до лакейской Достиг небывалых громад.

Вы мать ребенка школьнических лет, И через год муж будет генералом… Но отчего па личике усталом — Глухой

К ее лицу шел черный туалет… Из палевых тончайшей вязи кружев На скатах плеч — подобье эполет… Ее глаза

Я — соловей: я без тенденций И без особой глубины… Но будь то старцы иль младенцы, — Поймут меня, певца весны.

Лишь гении доступны для толпы! Ho ведь не все же гении — поэты?! Не изменяй намеченной тропы И помни

Заберусь на раcсвете на серебряный кедр Любоваться оттуда на маневры эскадр. Солнце, утро и море!

Наступает весна… Вновь обычность ее необычна, Неожиданна жданность и ясность слегка неясна. И опять — о, опять!

Сегодня я плакал: хотелось сирени, — В природе теперь благодать! Но в поезде надо, — и не было денег

Sirel, — сирень по-эстонски, — Только вчера расцвела. Слышишь ли, Тuu, топ конский? То приближается Страсть!

Алая монахиня. Очи — изумруд. Дерзость в них и ласковость. Нрав капризен. Крут. Льдяная. Надменная.

Весенеет линия Берега вдали. Перелески синие В парке расцвели. И сниженье чувствуя В речке полых вод

Блюдите фронт, но вместе с тем Немедленно в переговоры Вступите с немцами, затем Надеждой озарите взоры.

Есть в Юрьеве, на Яковлевской, горка, Которая, когда я встану вниз И вверх взгляну, притом не очень зорко

Благословляю ваши домы! Любовь и мир несу в страну. Я, выгромлявший в небе громы, Зажегший молнией луну!

Есть в тихом августе, мечтательном и кротком, Такая мягкая, певучая печаль, Что жаль минувшего, мелькнувшего

Мира не переделаешь, Благородства в него не вложишь. Черное подло, как белое, Повсюду одно и то же.

Бывает: сразу станут дни пусты. Рьянь стихнет в них. Я складываю книжки И тридцать верст иду без передышки