Стихи Игоря Северянина

Петру Гаврилову-Лебедеву Скончался твой крошка, твой умный ребенок! Ты плачешь, ты полон тоской… Он был

Риторнель 1 Который день?… Не день, а третий год, — А через месяц — даже и четвертый, — Я в Эстии живу

Поля мои, волнистые поля: Кирпичные мониста щавеля И вереск, и ромашка, и лопух. Как много слышит глаз

Я — прислуга со всеми удобствами — Получаю пятнадцать рублей, Не ворую, не пью и не злобствую И самой

Я гостил в твоем сердечке Только миг. Это было возле речки, Где тростник. Ты в душе моей — как дома Навсегда!

Из-за окна, забытого открытым, Произошел скандал в семье дурех, И подавилась впопыхах бисквитом Одна

Наш почтальон, наш друг прилежный, Которому чего-то жаль, Принес мне вашу carte-postale В лиловый, влажный

Я шел по берегу реки Тропинкой в центре склона. Ромашки — точно мотыльки, И все вокруг зелено.

Это было в самом деле, Или только показалось? Над рекой мы ночь сидели, Но ни слова не сказалось.

Мой юный друг стал к лету ветше От нескончаемой Нужды, От расточаемой вражды Людской вокруг, и я поэтше

Как скоро солнце страсти отсветило! Я боль узнал сжимающих оков. Холодность чувств взамен былого пыла

Над узкою тропкою клены Алеют в узорчатой грезе Корова, свинья и теленок Прогулку свершают вдоль озера.

Ты души своей не растаскивай, Чтобы бабушек ублажить… Ты пойми, мой ребенок ласковый, Что самой тебе

О, похоть, похоть! ты — как нетопырь Дитя-урод зловонного болота, Костер, который осветил пустырь, Сусальная

Его мотив — для сердца амулет, А мой сонет — его челу корона. Поют шаги: Офелия, Гамлет, Вильгельм, Реймонд

На днях Земля сошла с ума И, точно девка площадная, Скандалит, бьет людей, в дома Врывается, сама не

Въезжает дамья кавалерия Во двор дворца под алый звон. Выходит президент Валерия На беломраморный балкон.

О, моя дорогая! ведь теперь еще осень, ведь теперь еще осень… А увидеться с вами я мечтаю весною, бирюзовой

Как бы ни был сердцем ты оволжен, Как бы лиру ни боготворил, Ты в конце концов умолкнуть должен: Ведь

Цвела сирень малиново-лилово И бело-розово сирень цвела… Нас к ней тропа зигзагами вела Чрез старый парк

Моя любовь к тебе вне срока: Что значит время при любви? О не пытай меня жестоко, — На искус мой благослови!

Меж тем как неуклонно тает Рать рыцарей минувших дней, Небрежно-буйно подрастает Порода новая… людей.

Сон мой был или не был? что мне снилось, что снилось? только море и небо, Только липы и поле!

Пересекаем бухту на пароме, В автомобиле сидя. В глубине Белеет город. Пусто в каждом доме.

С отлогой горы мы несемся к реке на салазках, И девушкам любо, и девушкам очень смешно. Испуг и блаженство

Вот и уехала. Была — и нет. Как просто все, но как невыразимо! Ты понимаешь ли, как ты любима, Какой

М.И. Кокорину Велика земля наша славная, Да нет места в ней сердцу доброму: Вся пороками позасыпана

Обворожительных имений, Рек, деревень, садов и сел На свете много; тем не меней, — Кто где всю жизнь

С новолетьем мира горя — С новым горем впереди! Ах, ни счастья, ни отрады, Ни сочувствия не жди!

Тебя провожать, чтобы встретить потом, С тобою расстаться, чтоб свидеться вновь, Чтоб в этой разлуке

Час назад, в миндалями насыщенных сумерках, Золотые лимоны, как дети луны. А теперь, в легком заморозке

По дороге над морем, ясным утром весенним, В Духов день лучезарный — в молодой! в молодой! — Шли в сосновую

У Виснапу не только лишь «Хуленье» На женщину, дразнящее толпу: Есть нежное, весеннее влюбленье У Виснапу.

Нарцисс Сарона — Соломон — Любил Балькис, царицу Юга. Она была его супруга. Был царь, как раб, в нее влюблен.

1 Наш заяц, точно Передонов, — Перед отъездом рвет обои. Смеясь, решили мы с тобою: Наш заяц — точно

Там, где моря влага синяя Острошхерною косой С прибережной полосой Разграничена, сфинкс-Финния Взор дарит

Он — это чудное мгновенье, Запечатленное в веках! Он — воплощенье Вдохновенья, И перед ним бессилен прах…

Служить двум божествам не может Единого Искусства жрец И оттого свой палец гложет, Кто двум богам служить

В апреле природа все юнее, Но осенью боле пригожа. Царица осенняя, — Юния, — На Врубеля Музу похожа…

В двадцать лет он так нашустрил: Проституток всех осестрил, Астры звездил, звезды астрил, Погреба перереестрил.

Обе вы мне жены, и у каждой дети — Девочка и мальчик — оба от меня. Девочкина мама с папой в кабинете

Плыву рекой, играющей и быстрой, В таких крутых лесистых берегах, Плыву один, и вспыхнувшею искрой Блестит

Татьяне Краснопольской Заволнуется море, если вечер ветреет. Если вечер ветреет, не слыхать мандолин.

Сколько тайной печали, пустоты и безнадежья В нарастающем море, прибегающем ко мне, В тишине симфоничной

Зое О. Она заходит в год раза два… Совсем случайно… мимоходом… Ее движенья, ее слова — Как и давно, как

Живет по-прежнему Париж, Грассирующий и нарядный, Где если и не «угоришь», То, против воли, воспаришь

«Ну, что ты делаешь?» — ты говоришь в письме… Как тяжело давать ответ мне, дорогая. Сплошной туман в

Петру Ларионову Я хочу, чтобы знала Россия, Как тебя, мой Перунчик, люблю, Чтобы очи твои голубые Осветляли

Зачем ты говорила: «никогда», Когда тебя молил я быть моею. И, чувство обмануть в себе сумея, Зачем ты