Стихи Ивана Тургенева

Заметила ли ты, о друг мой молчаливый, О мой забытый друг, о друг моей весны, Что в каждом дне есть миг

Писатель сидел у себя в комнате за рабочим столом. Вдруг входит к нему критик. — Как! — воскликнул он, —

Молю тебя, мой бог! Когда Моими робкими очами Я встречу черные глаза И, осененная кудрями, К моей груди

1 Вот и настал последний час… Племянник, слушай старика. Тебя я бранивал не раз И за глазами и в глаза

Перед воеводой молча он стоит; Голову потупил — сумрачно глядит. С плеч могучих сняли бархатный кафтан;

Куда мне деться? Что предпринять? Я как одинокая птица без гнезда… Нахохлившись, сидит она на голой

Я видел перерубленного гада. Облитый сукровицей и слизью собственных извержений, он еще корчился и, судорожно

Осужденный на вечное заточенье узник вырвался из тюрьмы и стремглав пустился бежать… За ним по пятам

Я знавал одного монаха, отшельника, святого. Он жил одною сладостью молитвы — и, упиваясь ею, так долго

…И понемногу начало назад Его тянуть: в деревню, в темный сад, Где липы так огромны, так тенисты И ландыши

Когда так радостно, так нежно Глядела ты в глаза мои И лобызал я безмятежно Ресницы длинные твои;

Я видел себя юношей, почти мальчиком в низкой деревенской церкви. Красными пятнышками теплились перед

Когда томительное, злое Берет раздумие меня… Когда, как дерево гнилое, Всё распадается святое, Чему так

Чернорабочий Что ты к нам лезешь? Чего тебе надо? Ты не наш… Ступай прочь! Белоручка Я ваш, братцы!

День за днем уходит без следа, однообразно и быстро. Страшно скоро помчалась жизнь, — скоро и без шума

Когда я один, совсем и долго один — мне вдруг начинает чудиться, что кто-то другой находится в той же

Ах, давно ли гулял я с тобой! Так отрадно шумели леса! И глядел я с любовью немой Всё в твои голубые глаза.

Последние дни августа… Осень уже наступала. Солнце садилось. Внезапный порывистый ливень, без грому и

Мне жаль самого себя, других, всех людей, зверей, птиц… всего живущего. Мне жаль детей и стариков, несчастных

Мне снилось: я шел по широкой голой степи, усеянной крупными угловатыми камнями, под черным, низким небом.

Нам тягостно негодованье, И злоба дельная — смешна; Но нам не тягостно молчанье: Улыбка нам дозволена.

Она протянула мне свою нежную, бледную руку… а я с суровой грубостью оттолкнул ее. Недоумение выразилось

Высокая костлявая старуха с железным лицом и неподвижно-тупым взором идет большими шагами и сухою, как

Я стоял перед цепью красивых гор, раскинутых полукругом; молодой зеленый лес покрывал их сверху донизу.

Какая ничтожная малость может иногда перестроить всего человека! Полный раздумья, шел я однажды по большой дороге.

Теперь, когда Россия наша Своим путем идёт одна И наконец отчизна Ваша К судьбам другим увлечена,— Теперь

Я шел среди высоких гор, Вдоль светлых рек и по долинам.. И все, что ни встречал мой взор, Мне говорило

Богиня красоты, любви и наслажденья! Давно минувших дней, другого поколенья Пленительный завет!

Сидит королева в Виндзорском бору… Придворные дамы играют В вошедшую в моду недавно игру; Ту крокет игру называют.

— Если вы желаете хорошенько насолить и даже повредить противнику, — говорил мне один старый пройдоха

Вблизи большого города, по широкой проезжей дороге шел старый, больной человек. Он шатался на ходу;

Однажды Верховное Существо вздумало задать великий пир в своих лазоревых чертогах. Все добродетели были

Я плыл из Гамбурга в Лондон на небольшом пароходе. Нас было двое пассажиров: я да маленькая обезьяна

Для недолгого свиданья, Перед утром, при луне, Для безмолвного лобзанья Ты прийти велела мне… У стены

Слышу я: звенит синица Средь желтеющих ветвей; Здравствуй, маленькая птица, Вестница осенних дней!

Когда с тобой расстался я — Я не хочу таить, Что я тогда любил тебя, Как только мог любить.

Вы говорили мне — что мы должны расстаться — Что свет нас осудил — что нет надежды нам; Что грустно вам

Я читал байроновского «Манфреда»… Когда я дошел до того места, где дух женщины, погубленной Манфредом

Я вижу громадное здание. В передней стене узкая дверь раскрыта настежь; за дверью — угрюмая мгла.

Я стоял на вершине пологого холма; передо мною — то золотым, то посеребренным морем — раскинулась и пестрела

Все говорят: любовь — самое высокое, самое неземное чувство. Чужое я внедрилось в твое: ты расширен —

На твой балкон взобраться снизу Я не могу, краса моя! Вотще к нему вздымаю руки, Его достигнуть мне нельзя!

Луна плывет высоко над землею Меж бледных туч; Но движет с вышины волной морскою Волшебный луч.

Долгие, белые тучи плывут Низко над темной землею… Холодно… лошади дружно бегут, Еду я поздней порою…

Нет, никогда передо мной, Ни в час полудня, в летний зной, Ни в тихий час перед зарею, Не водворялся

Я сидел у раскрытого окна… утром, ранним утром первого мая. Заря еще не занималась; но уже бледнела

В нем было всё нужное для того, чтобы сделаться бичом своей семьи. Он родился здоровым; родился богатым —

О чем бы ни молился человек — он молится о чуде. Всякая молитва сводится на следующую: «Великий боже

Брожу над озером… туманны Вершины круглые холмов, Темнеет лес, и звучно-странны Ночные клики рыбаков.

Он вырос в доме старой тетки Без всяких бед, Боялся смерти да чахотки В пятнадцать лет. В семнадцать