Стихи Осипа Мандельштама
Нежнее нежного Лицо твоё, Белее белого Твоя рука, От мира целого Ты далека, И все твое — От неизбежного.
Я вернулся в мой город, знакомый до слез, До прожилок, до детских припухлых желез. Ты вернулся сюда
Мы живем, под собою не чуя страны, Наши речи за десять шагов не слышны, А где хватит на полразговорца
Для резиновой калоши Настоящая беда, Если день – сухой, хороший, Если высохла вода. Ей всего на свете
Я наравне с другими Хочу тебе служить, От ревности сухими Губами ворожить. Не утоляет слово Мне пересохших
Где римский судия судил чужой народ, Стоит базилика,- и, радостный и первый, Как некогда Адам, распластывая
Когда б я уголь взял для высшей похвалы — Для радости рисунка непреложной,— Я б воздух расчертил на хитрые
Сохрани мою речь навсегда за привкус несчастья и дыма, За смолу кругового терпенья, за совестный деготь труда.
На этом диком страшном свете Ты, друг полночных похорон, В высоком строгом кабинете Самоубийцы — телефон!
Все чуждо нам в столице непотребной: Ее сухая черствая земля, И буйный торг на Сухаревке хлебной, И страшный
На страшной высоте блуждающий огонь! Но разве так звезда мерцает? Прозрачная звезда, блуждающий огонь,-
Бессонница. Гомер. Тугие паруса. Я список кораблей прочел до середины: Сей длинный выводок, сей поезд
Есть целомудренные чары — Высокий лад, глубокий мир, Далеко от эфирных лир Мной установленные лары.
Паденье — неизменный спутник страха, И самый страх есть чувство пустоты. Кто камни нам бросает с высоты
На розвальнях, уложенных соломой, Едва прикрытые рогожей роковой, От Воробьевых гор до церковки знакомой
Рассеян утренник тяжелый, На босу ногу день пришел; А на дворе военной школы Играют мальчики в футбол.
Смутно дышащими листьями Черный ветер шелестит, И трепещущая ласточка B темном небе круг чертит.
Из полутёмной залы, вдруг, Ты выскользнула в лёгкой шали — Мы никому не помешали, Мы не будили спящих
Ночь. Дорога. Сон первичный Соблазнителен и нов… Что мне снится? Рукавичный Снегом пышущий Тамбов, Или
Довольно кукситься! Бумаги в стол засунем! Я нынче славным бесом обуян, Как будто в корень голову шампунем
Обиженно уходят на холмы, Как Римом недовольные плебеи, Старухи овцы — черные халдеи, Исчадье ночи в
В Петрополе прозрачном мы умрем, Где властвует над нами Прозерпина. Мы в каждом вздохе смертный воздух
Еще не умер ты, еще ты не один, Покуда с нищенкой-подругой Ты наслаждаешься величием равнин И мглой
Среди лесов, унылых и заброшенных, Пусть остается хлеб в полях нескошенным! Мы ждем гостей незваных и
Здесь, на твёрдой площадке яхт-клуба, Где высокая мачта и спасательный круг, У южного моря, под сенью
Художник нам изобразил Глубокий обморок сирени И красок звучные ступени На холст как струпья положил.
Айя-София,- здесь остановиться Судил Господь народам и царям! Ведь купол твой, по слову очевидца, Как
Образ твой, мучительный и зыбкий, Я не мог в тумане осязать. «Господи!»- сказал я по ошибке, Сам того
На откосы, Волга, хлынь, Волга, хлынь, Гром, ударь в тесины новые, Крупный град, по стеклам двинь, —
Заблудился я в небе — что делать? Тот, кому оно близко,- ответь! Легче было вам, Дантовых девять Атлетических
О временах простых и грубых Копыта конские твердят. И дворники в тяжелых шубах На деревянных лавках спят.
Твоё чудесное произношенье — Горячий посвист хищных птиц; Скажу ль: живое впечатленье Каких-то шелковых зарниц.
Из омута злого и вязкого Я вырос, тростинкой шурша, И страстно, и томно, и ласково Запретною жизнью дыша.
Пусть имена цветущих городов Ласкают слух значительностью бренной. Не город Рим живет среди веков, А
Твоя весёлая нежность Смутила меня: К чему печальные речи, Когда глаза Горят, как свечи, Среди белого дня?
Осенний сумрак — ржавое железо Скрипит, поёт и разьедает плоть… Что весь соблазн и все богатства Креза
Вот дароносица, как солнце золотое, Повисла в воздухе — великолепный миг. Здесь должен прозвучать лишь
Пусти меня, отдай меня, Воронеж: Уронишь ты меня иль проворонишь, Ты выронишь меня или вернешь,- Воронеж
Отверженное слово «мир» В начале оскорбленной эры; Светильник в глубине пещеры И воздух горных стран — эфир;
О, красавица Сайма, ты лодку мою колыхала, Колыхала мой челн, челн подвижный, игривый и острый, В водном
Холодок щекочет темя, И нельзя признаться вдруг, — И меня срезает время, Как скосило твой каблук.
Звук осторожный и глухой Плода, сорвавшегося с древа, Среди немолчного напева Глубокой тишины лесной…
Слух чуткий парус напрягает, Расширенный пустеет взор, И тишину переплывает Полночных птиц незвучный хор.
Сёстры тяжесть и нежность, одинаковы ваши приметы. Медуницы и осы тяжёлую розу сосут. Человек умирает.
В огромном омуте прозрачно и темно, И томное окно белеет; А сердце, отчего так медленно оно И так упорно тяжелеет?
Люблю под сводами седыя тишины Молебнов, панихид блужданье И трогательный чин, ему же все должны — У
Мне жалко, что теперь зима И комаров не слышно в доме Но ты напомнила сама О легкомысленной соломе.
Прославим, братья, сумерки свободы, Великий сумеречный год! В кипящие ночные воды Опущен грузный лес тенет.
Когда мозаик никнут травы И церковь гулкая пуста, Я в темноте, как змей лукавый, Влачусь к подножию креста.
Быть может, я тебе не нужен, Ночь; из пучины мировой, Как раковина без жемчужин, Я выброшен на берег твой.