Стихи Семена Кирсанова

Жил-был — я. (Стоит ли об этом?) Шторм бил в мол. (Молод был и мил…) В порт плыл флот. (С выигрышным

На паре крыл (и мне бы! и мне бы!) корабль отплыл в открытое небо. А тень видна на рыжей равнине, а крик

Гостиничные окна светятся. Метель. Пластинка радиолы вертится для двух. Метель. Вот налетит и сдвинется отель.

Холодный, зимний воздух в звездах, с вечерними горами в раме, с проложенного ближней лыжней, с негромким

Жил да был Телефон Телефонович. Черномаз целиком, вроде полночи. От него провода телефонные, голосами

Грифельные доски, парты в ряд, сидят подростки, сидят — зубрят: «Четырежды восемь — тридцать два».

О, город родимый! Приморская улица, где я вырастал босяком голоштанным, где ночью одним фонарем караулятся

Расчлененные в скобках подробно, эти формулы явно мертвы. Узнаю: эта линия — вы! Это вы, Катерина Петровна!

Скоро в снег побегут струйки, скоро будут поля в хлебе. Не хочу я синицу в руки, а хочу журавля в небе.

Я дома не был год. Я не был там сто лет. Когда ж меня вернул железный круг колес — записку от судьбы

Я год простоял в грозе, расшатанный, но не сломленный. Рубанок, сверло, резец — поэзия, ремесло мое!

Tre Cime de Lavaredo — Три Зуба Скалистой Глыбы стоят над верхами елей. Но поезд не может медлить — он

Сказали мне, что я стонал во сне. Но я не слышал, я не знал, что я стонал во сне. Я не видал ни снов

На снег-перевал по кручам дорог Кавказ-караван взобрался и лег. Я снег твой люблю и в лед твой влюблюсь

Умоляют, просят: — Полно, выпей, вытерпи, позволь, ничего, не будет больно…— Вдруг, как молния,— боль!

Лесом в гору, налево от ленты шоссе: лесом заняты Альпы, деревьями в снежной красе. Друг на друга идут

Моросит на Маросейке, на Никольской колется… Осень, осень-хмаросейка, дождь ползет околицей.

Поезд с грохотом прошел, и — ни звука. С головою в снег ушли Доломиты. Ниже — сводчатый пролет виадука.

Семафор перстом указательным показал на вокзал у Казатина. И по шпалам пошла, и по шпалам пошла в путь

Шла по улице девушка. Плакала. Голубые глаза вытирала. Мне понятно — кого потеряла. Дорогие прохожие!

Я пришел двумя часами раньше и прошел двумя верстами больше. Рядом были сосны-великанши, под ногами снеговые толщи.

Владимиру Маяковскому Быстроходная яхта продрала бока, растянула последние жилки и влетела в открытое

Колокола. Коллоквиум колоколов. Зарево их далекое оволокло. Гром. И далекая молния. Сводит земля красные

Лес окрылен, веером — клен. Дело в том, что носится стон в лесу густом золотом… Это — сентябрь, вихри

Я пил парное далеко тумана с белым небом, как пьют парное молоко в стакане с белым хлебом. И я опять

Речь — зимостойкая семья. Я, в сущности, мичуринец. Над стебельками слов — моя упорная прищуренность.

Человек стоял и плакал, комкая конверт. В сто ступенек эскалатор вез его наверх. К подымавшимся колоннам

Владимиру Маяковскому Бой быков! Бой быков! Бой! Бой! Прошибайте проходы головой! Сквозь плакаты, билеты

Еще закрыт горой рассвет, закрашен черным белый свет. Но виден среди Альп в просвет дневного спектра

Счастье — быть частью материи, жить, где нить нижут бактерии; жить, где жизнь выжить надеется, жить

Нет проще рева львов и шелеста песка. Ты просто та любовь, которую искал. Ты — просто та, которую искал

Я надел в сентябре ученический герб, и от ветра деревьев, от веток и верб я носил за собою клеенчатый

Стоят ворота, глухие к молящим глазам и слезам. Откройся, Сезам! Я тебя очень прошу — откройся, Сезам!

Это было написано начерно, а потом уже переиначено (поре-и, пере-на, пере-че, пере-но…) — перечеркнуто

1 Сад, где б я жил,— я б расцветил тобой, дом, где б я спал,— тобою бы обставил, созвездия б сиять тобой

Ах, каких нелепостей в мире только нет! Человек в троллейбусе ехал, средних лет. Горько так и пасмурно

Браслеты — остатки цепей. И в этом же роде, конечно, на ручке покорной твоей блестит золотое колечко.

Принесли к врачу солдата только что из боя, но уже в груди не бьется сердце молодое. В нем застрял стальной

Когда за письменным столом вы бережно берёте его живой и вечный том в багряном переплёте — и жизнь ясна

Эти летние дожди, эти радуги и тучи — мне от них как будто лучше, будто что-то впереди. Будто будут острова

Каждому из нас страна иная чем-то край родной напоминает. Первый скажет: этот снег альпийский так же

Знаете, где станция «Площадь Революции»? Гам вот иностранца я увидал на улице. Не из тех, которые ради

Танцуют лыжники, танцуют странно, танцуют в узком холле ресторана, сосредоточенно, с серьезным видом

Хоть умирай от жажды, хоть заклинай природу, а не войдешь ты дважды в одну и ту же воду. И в ту любовь

Под одним небом на Земном Шаре мы с тобой жили, где в лучах солнца облака плыли и дожди лили, где стоял

Вторая половина жизни. Мазнуло по вискам меня миганием зеркальной призмы идущего к закату дня.

Солнце шло по небосводу, синеву разглаживая. Мы сказали про погоду: — Так себе… неважная…- Ни дымка в

Вот Новодевичье кладбище, прохлада сырой травы. Не видно ни девочки плачущей, ни траурной вдовы.

Освободи меня от мысли: со мной ли ты или с другим. Освободи меня от мысли: любим я или не любим.

Вот Смольный институт… Под меловым карнизом уж много лет идут столетья коммунизма. И тут стоял Джон Рид.