Стихи Софии Парнок
И голос окликнул тебя среди ночи, и кто-то, как в детстве, качнул колыбель. Закрылись глаза.
«Девочкой маленькой ты мне предстала неловкою» — Ах, одностишья стрелой Сафо пронзила меня!
Словно дни мои первоначальные Воскресила ты, весна. Грезы грезятся мне беспечальные, Даль младенчески ясна.
Я не знаю моих предков,— кто они? Где прошли, из пустыни выйдя? Только сердце бьется взволнованней, Чуть
Кипящий звук неторопливых арб Просверливает вечер сонно-жаркий. На сене выжженном, как пестрый скарб
Скажу ли вам: я вас люблю? Нет, ваше сердце слишком зорко. Ужель его я утолю Любовною скороговоркой?
В земле бесплодной не взойти зерну, Но кто не верил чуду в час жестокий?— Что возвестят мне пушкинские строки?
Кончается мой день земной. Встречаю вечер без смятенья, И прошлое передо мной Уж не отбрасывает тени
Сегодня с неба день поспешней Свой охладелый луч унес. Гостеприимные скворешни Пустеют в проседи берез.
Утешительница боли — твоя рука, Белотелый цвет магнолий — твоя рука. Зимним полднем постучалась ко мне
На Арину осеннюю — в журавлиный лёт — собиралась я в странствие, только не в теплые страны, а подалее
С пустынь доносятся Колокола. По полю, по сердцу Тень проплыла. Час перед вечером В тихом краю.
Голубыми туманами с гор на озера плывут вечера. Ни о завтра не думаю я, ни о завтра и ни о вчера.
Мне снилось: я бреду впотьмах, и к тьме глаза мои привыкли. И вдруг — огонь. Духан в горах.
Смотрят снова глазами незрячими Матерь Божья и Спаситель-Младенец. Пахнет ладаном, маслом и воском.
Да, я одна. В час расставанья Сиротство ты душе предрек. Одна, как в первый день созданья Во всей вселенной человек!
Без оговорок, без условий Принять свой жребий до конца, Не обрывать на полуслове Самодовольного лжеца.
Снова знак к отплытию нам дан! Дикой полночью из пристани мы выбыли. Снова сердце — сумасшедший капитан
Ночь. И снег валится. Спит Москва… А я… Ох, как мне не спится, Любовь моя! Ох, как ночью душно Запевает
Нет мне пути обратно! Накрик кричу от тоски! Бегаю по квадратам Шахматной доски. Через один ступаю: Прочие — не мои.
Не небо — купол безвоздушный Над голой белизной домов, Как будто кто-то равнодушный С вещей и лиц совлек покров.
Тоскую, как тоскуют звери, Тоскует каждый позвонок, И сердце — как звонок у двери, И кто-то дернул за звонок.
Не хочу тебя сегодня. Пусть язык твой будет нем. Память, суетная сводня, Не своди меня ни с кем.
Следила ты за играми мальчишек, Улыбчивую куклу отклоня. Из колыбели прямо на коня Неистовства тебя стремил излишек.
Этот вечер был тускло-палевый,— Для меня был огненный он. Этим вечером, как пожелали Вы, Мы вошли в театр «Унион».
Об одной лошаденке чалой С выпяченными ребрами, С подтянутым, точно у гончей, Вогнутым животом.
Тихо плачу и пою, отпеваю жизнь мою. В комнате полутемно, тускло светится окно, и выходит из угла старым
Даль стала дымно-сиреневой. Облако в небе — как шлем. Веслами воду не вспенивай: Воли не надо,— зачем!
Окиньте беглым, мимолетным взглядом Мою ладонь: Здесь две судьбы, одна с другою рядом, Двойной огонь.
Ты помнишь коридорчик узенький В кустах смородинных?.. С тех пор мечте ты стала музыкой, Чудесной родиной.
На синем — темно-розовый закат И женщина, каких поют поэты. Вечерний ветер раздувает плат: По синему
Он ходит с женщиной в светлом, — Мне рассказали.— Дом мой открыт всем ветрам, Всем ветрам. Они — любители
Узорами заволокло Мое окно.— О, день разлуки!— Я на шершавое стекло Кладу тоскующие руки. Гляжу на первый
Я не люблю церквей, где зодчий Слышнее Бога говорит, Где гений в споре с волей Отчей В ней не затерян
И впрямь прекрасен, юноша стройный, ты: Два синих солнца под бахромой ресниц, И кудри темноструйным вихрем
Она беззаботна еще, она молода, Еще не прорезались зубы у Страсти,— Не водка, не спирт, но уже не вода
Туго сложен рот твой маленький, Взгляд прозрачен твой и тих,— Знаю, у девичьей спаленки Не бродил еще жених.
«Будем счастливы во что бы то ни стало…» Да, мой друг, мне счастье стало в жизнь! Вот уже смертельная
Дай руку, и пойдем в наш грешный рай!.. Наперекор небесным промфинпланам, Для нас среди зимы вернулся
От смерти спешить некуда, а все-таки — спешат. «Некогда, некогда, некогда» стучит ошалелый шаг.
Как милый голос, оклик птичий Тебя призывно горячит, Своих, особых, полн отличий. Как милый голос, оклик
Как в истерике, рука по гитаре Заметалась, забилась,— и вот О прославленном, дедовском Яре Снова голос
И всем-то нам врозь идти: этим — на люди, тем — в безлюдье. Но будет нам по пути, когда умирать будем.
Прекрасная пора была! Мне шел двадцатый год. Алмазною параболой взвивался водомет. Пушок валился с тополя
В этот вечер нам было лет по сто. Темно и не видно, что плачу. Нас везли по Кузнецкому мосту, И чмокал
И отшумит тот шум и отгрохочет грохот, которым бредишь ты во сне и наяву, и бредовые выкрики заглохнут,-
Прямо в губы я тебе шепчу — газэлы, Я дыханьем перелить в тебя хочу — газэлы. Ах, созвучны одержимости
Что ж, опять бунтовать? Едва ли,- барабанщик бьет отбой. Отчудили, откочевали, отстранствовали мы с тобой.
И вот она! Театр безмолвнее Невольника перед царем. И палочка взвилась, как молния, И вновь оркестра
Она поет: «Аллаверды, Аллаверды — Господь с тобою»,— И вздрогнул он, привычный к бою, Пришлец из буйной Кабарды.