Стихи русских поэтов

Я гуляю по проспекту, Мне не надо ничего, Я надел свои очки И не вижу никого. Эй, прохожий, проходи

Ее раздольный голос так стихиен, Крылат, правдив и солнечно-звенящ. Он убедителен, он настоящ, Насыщен

Я уведу тебя далёко От шумных, тесных городов. Где в многолюдстве одиноко, Где рабство низменных трудов.

Мы пьем, — так рыцари пивали, Поем — они так не певали: Их бранный дух, их грубый вкус От чаши гнали

Со слабых век сгоняя смутный сон, Живу весь день, тревожим и волнуем, И каждый вечер падаю, сражен Усталости

Лёгким движеньем бессильной руки Новое русло из мощной реки Ты отворила, и длинный канал Быстро рекой

Въ Исакіевъ день данъ Великій Россамъ ПЕТРЪ, Въ сей щастливый былъ день Богъ царству Росску щедръ.

Паркет наш гладок, как каток, Но щетка велика,— Она, как бес, под кресло вбок Летит из-под носка.

Да сохранит тебя великий русский бог На много, много лет. Ты сильно мне помог: Уж ты смирил во мне презлую

Вечереет. Смотри: Там, на серых домах, Алый отблеск зари, Там, на белых стенах, Нашей церкви, как чист

Я тёмным иду переулком, Где в воздухе пыльном и гулком Тревога, И чужд я больной укоризне, — Теперь мне

Я не забуду никогда Мои студенческие годы, Раздолье Вакха и свободы И благодатного труда! В стране, умеренным

Посвящается Льву Толстому Сын мира — он, и мира он — отец. Гигантское светило правды славной.

Мы помолимся, когда придем на вынос: Господи! Спаси нас, Господи, спаси нас! И подумаем, склоняясь над

Лѣчился нѣкогда у лѣкаря больной, А лѣкарь тотъ не зналъ науки ни какой. Какъ ночь тебѣ была, онъ спрашивалъ больнова;

Berrin, Gourmets, Rabon, Ballet, Иванов, Кучкуров и Кестнер Сияли в петербургской мгле — Светил верхушечных

Едва остановится дачный У первой платформы лесной, Вы слышите голос прозрачный, Рожденный самой тишиной.

В час, как деву молодую Я зову на ложе сна, И ночному поцелую Не противится она, Грусть нежданно!

Я сегодня нашел свои старые краски. Как часто взгляд на забытый предмет Возвращает все обаянье ускользнувших лет!

Нет, нет! не оттого признаньем медлю я, Что я боюсь — она не отзовется Мне на мою любовь, холодный смех

Я влюблён в мою игру. Я играя сам сгораю, И безумно умираю, И умру, совсем умру. Умираю от страданий

Я не лгал никогда никому, Оттого я страдать обречен, Оттого я людьми заклеймен, И не нужен я им потому.

Тобою услаждаясь ежечасно, Мне никогда тобой не досладиться: Ты, как Балькис опасная, прекрасна, Как

Лошакъ монеты везъ, Другой овесъ, И кто изъ нихъ честняй они имели споры. Скончали такъ они о чести разговоры

Никто не узнает моей глубины, Какие в ней тёмные сны, О чём. О, если бы кто-нибудь тайну открыл, И ярким

Аллеей лиственниц иду вдоль озера. Вода прозрачная у самых ног. Навстречу девушка мелькает розово, Чтобы

Лаэрт, Лаэрт, мой милый, Возлюбленный Лаэрт! Сейчас я получила Сиреневый конверт. Чего вы рот раскрыли

Время новое повеяло — смотри. Время новое повеяло крылом: У одних глаза вдруг вспыхнули огнем, Словио

Угрюм стоит дремучий лес, Чернея при луне. Несется витязь по лесу На резвом скакуне. Одет в железо молодец;

В новогодний бедлам, как в обрыв на крутом вираже, Все еще только входят, а свечи погасли уже, И лежит

Красавицы своей отставъ пастухъ, въ разлукѣ, Лилъ слезы и стеня во всѣхь мѣстахь былъ въ скукѣ Вездѣ

Грабители кричат: «Бранит, он нас!» Грабители! Не трогаю я вас, Не в злобе — в ревности к отечеству дух стонет;

Годъ цѣлый Тирсисъ былъ съ Ифизою въ разлукѣ, Годъ цѣлый онъ вздыхалъ, и жилъ въ несносной скукѣ.

Къ тебѣ, о Боже мой! я нынѣ вопію, И возвѣщаю днесь тебѣ печаль мою! Къ тебѣ, помощи лишенный, прибѣгаю

Се чудо новое! подъ неприступнымъ градомъ, Исполнилась земля разверстымъ нынѣ адомъ.

Былъ отрокъ, да была еще отроковица; А просто молодецъ, да дѣвка, иль дѣвица. Дѣтинка былъ ей братъ

Моя улыбка слезы любит, Тогда лишь искренна она, Тогда лишь взор она голубит — И в душу просится до дна.

Готовяся прилично выдать в свет Двенадцать важных книг — плоды ума и лени — Послушайся меня, Селивановской!

Летайте мои вздохи вы къ той ково люблю, И горесть опишите, скажите какъ терплю; Останьтесь въ ея сердцѣ

Так величавы сосны эти, В лесу такая тишина, А мы шумливее, чем дети, Как будто выпили вина.

Въ трактирѣ кто то какъ увидѣлъ попугая, И захотѣлъ ево поѣсть. Даетъ трактирщику пречудно странну вѣсть

Красой небесною прекрасна, Печальна, сумрачна она; Она, как мертвая, безгласна, Она, как мертвая, бледна.

В тебя, безмолвную, ночную, Всё так же верно я влюблён, И никогда не торжествую, И жизнь моя — полдневный сон.

Вчера в бессилие печали Я был угрюмо погружён, — Слова докучные звучали, И чьи-то тяжкие шаги.

На балконе под столиком Сидят белые кролики И грызут карниз. Чистые, Пушистые, Одно ухо вниз, А другое — в небо.

Глупец и трус способны жизнь любить: Кто понял жизнь — тому надежды нет. Но я живу и даже жажду жить

Стремленье гордое храня, Ты должен тяжесть побороть. Не отвращайся от огня, Сжигающего плоть. Есть яд в огне;

Когда любезный мужъ со мною ты простился, Рвалася я тогда и плакала стеня. Между надежды зрелъ и страха

Солнце — мой щит от ночного щемящего ужаса. Я прибегаю ко власти Высоких Защит. С первым лучом да отпрянет

Синий-синий василек, Ты любимый мой цветок! У шумящей желтой ржи Ты смеешься у межи, И букашки над тобой