Стихи Шершеневича Вадима
Занозу тела из города вытащил. В упор. Из-за скинутой с глаз дачи, Развалился ломберный кругозор, По-бабьему
Одному повелели: за конторкою цифрами звякай! Только 24, А у вас такие глаза! Какие Такие? Разве зло
От полночи частой и грубой, От бесстыдного бешенства поз Из души выпадают молочные зубы Наивных томлений
Тишина. И на крыше. А выше- Еще тише… Без цели… Граммофоном оскалены окна, как пасть волчья.
Когда-то, когда я носил короткие панталончики, Был глупым, как сказка, и читал «Вокруг света», Я часто
И один. И прискорбный. И приходят оравой Точно выкрики пьяниц шаги ушлых дней. И продрогшим котенком
Какое мне дело, что кровохаркающий поршень Истории сегодня качнулся под божьей рукой, Если опять грустью
Вот, кажется, ты и ушла навсегда, Не зовя, не оглядываясь, не кляня, Вот кажется ты и ушла навсегда…
От 1893 до 1919 пропитано грустным зрелищем: В этой жизни тревожной, как любовь в девичьей, Где лампа
Когда среди обыденной жизни, Свора слез в подворотне глотки За искры минут проходящий час. Сердце без
В департаментах весен, под напором входящих И выходящих тучек без номеров На каски пожарных блестящие-
Теперь я понял. Понял все я. Ах, уж не мальчик я давно. Среди исканий, без покоя Любить поэту не дано!
Чтоб не слышать волчьего воя возвещающих труб, Утомившись сидеть в этих дебрях бесконечного мига, Разбивая
В обвязанной веревкой переулков столице, В столице, Покрытой серой оберткой снегов, Копошатся ночные
Дома — Из железа и бетона Скирды. Туман — В стакан Одеколона Немного воды. Улица аршином портного В перегиб
Все, кто в люльке Челпанова мысль свою вынянчил! Кто на бочку земли сумел обручи рельс набить!
Влюбится чиновник, изгрызанный молью входящих и старый В какую-то молоденькую худощавую дрянь, И натвердит
Если город раскаялся в душе, Если страшно ему, что медь, Мы ляжем подобно верблюдам в самуме Верблюжею
Душа разливается в поволжское устье, Попробуй переплыви! А здесь работает фабрика грусти В каждой строке о любви.
Вас Здесь нет. И без вас. И без смеха. Только вечер укором глядится в упор. Только жадные ноздри ловят
Другим надо славы, серебрянных ложечек, Другим стоит много слез, — А мне бы только любви немножечко Да
Мы последние в нашей касте И жить нам недолгий срок. Мы коробейники счастья, Кустари задушевных строк!
За окошком воробьиной канителью веселой Сорваны лохмотья последних снегов. За сокольниками побежали шалые
Послушай! Нельзя же быть такой безнадежно суровой, Неласковой! Я под этим взглядом, как рабочий на стройке
Другому: иконописно величай зарю! А мне присудили: Быть просто собакой, И собачьим нюхом набили Ноздрю.
Жил, как все… Грешил маленько, Больше плакал… А еще По вечерам от скуки тренькал На гитаре кой о чем.
Ночь на звезды истратилась шибко, За окошком кружилась в зеленеющем вальсе листва, На щеках замерзала
Все было нежданно. До бешенства вдруг. Сквозь сумрак по комнате бережно налитый, Сказала: — Завтра на
Спотыкается фитиль керосиновый И сугробом навален чад. Посадить бы весь мир, как сына бы, На колени свои и качать!
А над сердцем слишком вытертом пустью нелепой, Распахнувшись наркозом, ты мутно забылась строкой.
Для того, чтобы быть весенней птицей Мало два крылышка и хвостом вертеть, Еще надо уметь Песней разлиться
Вы прошли над моими гремящими шумами, Этой стаей веснушек, словно пчелы звеня. Для чего ж столько лет
Знаю. Да. Это жизнь ваша, словно стужа Вас промерзла на улицах снегом крутящихся дней. Вы ко мне ворвались
Когда сумерки пляшут вприсядку Над паркетом наших бесед, И кроет звезд десятку Солнечным тузом рассвет
Звуки с колоколен гимнастами прыгали Сквозь обручи разорванных вечеров… Бедный поэт! Грязную душу выголили
Мне только двадцать четыре! 24 всего! В этом году, наверно, случилось два мая! Я ничего, Я ничего Не понимаю.
Напоминающей днями слова салонной болтовни, Кто-нибудь произнесет (Для того, чтоб посмеяться Иль показаться
Были месяцы скорби, провала и смуты. Ордами бродила тоска напролет, Как деревья пылали часов минуты
Стволы стреляют в небе от жары, И тишина вся в дырьях криков птичьих. У воздуха веснушки мошкары И робость
Вкруг молчь и ночь Мне одиночь. Тук пульса по опушке пушки. Глаза веслом ресниц гребут. Кромсать и рвать
Ты грустишь на небе, кидающий блага нам, крошкам, Говоря: — Вот вам хлеб ваш насущный даю! И под этою
Это лужицы светятся нежно и лоско, Эти ногти на пальцах Тверской… Я иду, и треплет мою прическу Ветер
Все течет в никуда. С каждым днем отмирающим. Слабже мой Вой В покорной, как сам тишине, Что в душе громоздилось
Ваше имя, как встарь, по волне пробираясь не валится И ко мне добредает, в молве не тоня. Ледяной этот
Не потому, что себя разменял я на сто пятачков, Иль, что вместо души обхожусь одной кашицей рубленной
Это я набросал вам тысячи Слов нежных, как ковры на тахтах, И жду пока сумрак высечет Ваш силуэт на этих коврах.
Торцы улиц весенними тиграми Пестрятся в огнебиении фонарей. Сердце! Барабанами стука Выгреми миру о
Искать губами пепел черный Ресниц, упавших в заводь щек, — И думать тяжело, упорно, . . . .
Муаровый снег тротуарами завивается Как волосы височками чиновника. Девушка из флигеля косого китайца
День минус солнце плюс оба Полюса скрипят проселком веков, Над нами в небе пляшет злоба, Где аэро качается