Стихи Брюсова Валерия
Мне помнятся и книги эти, Как в полусне недавний день; Мы были дерзки, были дети, Нам все казалось в
(Алкаический метр) Не тем горжусь я, Фебом отмеченный, Что стих мой звонкий римские юноши На шумном пире
Jeszcze Polska jest! Edward Slonski I Да, Польша есть! Кто сомневаться может? Она — жива, как в лучшие века.
После ночи бессонной, После тягостных дум, Странен звон отдаленный, Гармонический шум. Полутьма не редеет
Почему я только мальчик, Бедный мальчик, так влюбленный В это ласковое море, В этот берег обновленный!
Все реже я и все бесстрастней Смотрю на прелести земли, Как в детстве нежившие басни, Красоты мира отошли.
По бульвару ходят девки, Сто шагов вперед, назад. Парни сзади, в знак издевки, На гармониках пищат.
Меж братьями я меньший был; В дому отца был самый юный. Овец я в поле выводил, Перстам моим привычны
«Не хвались еще заране!» — Молвил старый Шат. М. Лермонтов «Спор» У подножья башни древней Море Черное шумит;
Между нами частая решетка, В той тюрьме, где мы погребены. Днем лучи на ней мерцают кротко, Проходя в
I С волнением касаюсь я пера, И сердце горестным раздумьем сжато. Больших поэм давно прошла пора (Как
В одном из тех домов, придуманных развратом, Где всем предложена наемная кровать, На ложе общих ласк
Когда мечта, под волей господина, Должна идти вперед, как вьючный мул, — Поможешь ты, скользящая терцина!
От жизни лживой и известной Твоя мечта тебя влечет В простор лазурности небесной Иль в глубину сапфирных вод.
Как ясно, как ласково небо! Как радостно реют стрижи Вкруг церкви Бориса и Глеба! По горбику тесной межи
Инвектива Еще недавно, всего охотней Вы к новым сказкам клонили лица: Уэллс, Джек Лондон, Леру и сотни
Мой дух не изнемог во мгле противоречий, Не обессилел ум в сцепленьях роковых. Я все мечты люблю, мне
По улицам Венеции, в вечерний Неверный час, блуждал я меж толпы, И сердце трепетало суеверней.
Не говори мне, что ты любишь меня! Я боюсь аромата роз, Я боюсь опьянений дня,— Не говори мне, мой милый
Это было однажды… то было лишь раз. Я лишь раз сознавал, что мы близки… Этот час?.. Он один был действительный
Я знаю, что вы — старомодны, Давно и не девочка вы. Вы разбросили кудри свободно Вдоль лица и вкруг головы.
Я — вождь земных царей и царь, Ассаргадон. Владыки и вожди, вам говорю я: горе! Едва я принял власть
Мы едем вдоль моря, вдоль моря, вдоль моря… По берегу — снег, и песок, и кусты; Меж морем и небом, просторы
Монетой, плохо отчеканенной, Луна над трубами повешена, Где в высоте, чуть нарумяненной, С помадой алой
В мире слов разнообразных, Что блестят, горят и жгут,— Золотых, стальных, алмазных,— Нет священней слова: «труд»!
Спи, мой мальчик! Птицы спят; Накормили львицы львят; Прислонясь к дубам, заснули В роще робкие косули;
Люблю мечты моей созданье, Лермонтов Вновь одинок, как десять лет назад, Брожу в саду; ведут аллеи те
Любовь и страсть — несовместимы. Кто любит, тот любовью пьян. Он не действительность, а мнимый Мир видит
Провеял дух, идущий мимо. Его лицо — неуловимо, Его состав — что клубы дыма. Я голос слышал, — словно струны.
Стон роковой прошел по Риму: «Канны!» Там консул пал и войска лучший цвет Полег; в руках врагов — весь
Так отрок Библии, безумный расточитель… Пушкин Ужели, перешедши реки, Завижу я мой отчий дом И упаду
Что наша жизнь? Несчастный случай! Напиток страсти, остро-жгучий, Восторг пленительных созвучий, Да ужас
(Палиндром буквенный) Я — идиллия?.. Я — иль Лидия?.. …… … … … … … … Топот тише… тешит топот… Хорош шорох…
В лабиринте аллей, Между скал и развалин, Я тоскую о ней, Я блуждаю, печален. Миг заветный придет… Сердце
Понял! мы в раю! Stephanos «Ты — мой, как прежде?» — «Твой, как прежде!» — «Ты счастлив?» — «Счастлив».
Ты в гробнице распростерта в миртовом венце. Я целую лунный отблеск на твоем лице. Сквозь решетчатые
У речной изложины — Пестрые шатры. Лошади стреножены, Зажжены костры. Странно под деревьями Встретить
Еще в полях белеет снег, А воды уж весной шумят — Бегут и будят сонный брег, Бегут и блещут и гласят
Солнце сквозь деревья сыплет пылью золотой. Белый, тощий месяц в бледном небе сам не свой. Словно желтый
В сумраке вечера ты — неподвижна В белом священном венце. В сумраке вечера мне непостижна Скорбь на спокойном лице.
Она Я пришла к дверям твоим После многих лет и зим. Ведав грешные пути, Недостойна я войти В дом, где
Все ближе, все ближе, все ближе С каждым и каждым мгновеньем Бесстрастные Смерти уста, Холоден ее поцелуй.
Ante omnia cavl, ne quie voa teneret invitos: patet exitue. Seneca[1] Прекрасна жизнь! — Но ты, измученный
Поcв. Э. Глупое сердце, о чем же печалиться! Встретясь, шутили, шутя целовалися, Гордой победой она не
Книг, статуй, гор, огромных городов, И цифр, и формул груз, вселенной равный, Всех опытов, видений всех
Наши души — два яркие мака, У которых сплелись лепестки; Опуская во мглу стебельки, Их головки сверкают из мрака.
Мясорубками тело измолото, День за днем, день за днем, день за днем. Почему же нетленны и молоды Губы
Как длинные нити, нетихнущий дождь Сквозь серое небо, и полон и тощ, Над квадратами луга, над кубами
Исканьем тайн дух человека жил, И он сберег Атлантов древних тайны, В стране, где, просверлив песок бескрайный.
Еще недолгий срок тебе рыдать, река, В оковах ледяных безжизненной зимы! Вот-вот уже весна спешит издалека