Стихи Набокова Владимира
О, светлый голос, чуть печальный, слыхал я прежде отзвук твой, пугливый, ласково-хрустальный, в тени
Сложим крылья наших видений. Ночь. Друг на друга дома углами валятся. Перешиблены тени. Фонарь — сломанное пламя.
На сумрачном вокзале по ночам торжественно и пусто, как в соборе,— но вот вдали вздохнуло словно море
При луне, когда косую крышу лижет металлический пожар, из окна случайного я слышу сладкий и пронзительный
Если вьётся мой стих, и летит, и трепещет, как в лазури небес облака, если солнечный звук так стремительно
Был грозен волн полночный рев… Семь девушек на взморье ждали невозвратившихся челнов и, руки заломив, рыдали.
По саду бродишь и думаешь ты. Тень пролилась на большие цветы. Звонкою ночью у ветра спроси: так же ль
Отвяжись, я тебя умоляю! Вечер страшен, гул жизни затих. Я беспомощен. Я умираю от слепых наплываний твоих.
Любимы ангелами всеми, толпой глядящими с небес, вот люди зажили в Эдеме,- и был он чудом из чудес.
Только ёлочки упрямы — зеленеют — то во мгле, то на солнце. Пахнут рамы свежим клеем, на стекле перламутровый
На кладбище солнце, сирень и березки и капли дождя на блестящих крестах. Местами отлипли сквозные полоски
В хрустальный шар заключены мы были, и мимо звезд летели мы с тобой, стремительно, безмолвно мы скользили
Еще безмолвствую и крепну я в тиши. Созданий будущих заоблачные грани еще скрываются во мгле моей души
От счастия влюбленному не спится; стучат часы, купцу седому снится в червонном небе вычерченный кран
Мечтал я о тебе так часто, так давно, за много лет до нашей встречи, когда сидел один, и кралась ночь
Как пахнет липой и сиренью как золотеет серп луны! Неторопливо, тень за тенью, подходят сумерки весны.
Бывают ночи: только лягу, в Россию поплывет кровать, и вот ведут меня к оврагу, ведут к оврагу убивать.
И снова, как в милые годы тоски, чистоты и чудес, глядится в безвольные воды румяный редеющий лес.
Сонет Как сон, летит дорога, и ребром встаёт луна за горною вершиной. С моею чёрной гоночной машиной
На черный бархат лист кленовый я, как святыню, положил: лист золотой с пыльцой пунцовой между лиловых
Он на трясине был построен средь бури творческих времен: он вырос — холоден и строен, под вопли нищих похорон.
Шумела роща золотая, ей море вторило вдали, и всхлипывали, пролетая, кочующие журавли и в небе томном
Придавлен душною дремотой, я задыхался в черном сне. Как птица, вздрагивало что-то непостижимое во мне.
Однажды ночью подоконник дождем был шумно орошен. Господь открыл свой тайный сонник и выбрал мне сладчайший сон.
Как часто, как часто я в поезде скором сидел и дивился плывущим просторам и льнул ко стеклу холодеющим лбом!
Пахнуло с восходом огромной луны сладчайшею свежестью в плечи весны. Колеблясь, колдуя в лазури ночной
И снова, как в милые годы тоски, чистоты и чудес, глядится в безвольные воды румяный редеющий лес.
Вдали от берега, в мерцании морском, я жадной глубиной был сладостно влеком. Я видел небосвод сквозь
Мой друг, я искренно жалею того, кто, в тайной слепоте, пройдя всю длинную аллею, не мог приметить на
Ко мне, туманная Леила! Весна пустынная, назад! Бледно-зеленые ветрила дворцовый распускает сад.
За полночь потушив огонь мой запоздалый, в притворном забытьи покоюсь я, бывало, и вот, преодолев ревнивый
Пускай все горестней и глуше уходит мир в стальные сны… Мы здесь одни, и наши души одной весной убелены.
Я видел, за тобой шел юноша, похожий на многих; знал я все: походку, трубку, смех. Да и таких, как ты
Какое сделал я дурное дело, и я ли развратитель и злодей, я, заставляющий мечтать мир целый о бедной
Когда из родины звенит нам сладчайший, но лукавый слух, не празднословно, не молитвам мой предается скорбный дух.
Я на море гляжу из мраморного храма: в просветах меж колонн, так сочно, так упрямо бьет в очи этот блеск
Я вылепил из снега великана, дал жизнь ему и в ночь на Рождество к тебе, в поля, через моря тумана, я
На фабрике немецкой, вот сейчас,- Дай рассказать мне, муза, без волненья! на фабрике немецкой, вот сейчас
Есть в одиночестве свобода, и сладость — в вымыслах благих. Звезду, снежинку, каплю меда я заключаю в стих.
Из блеска в тень и в блеск из тени с лазурных скал ручьи текли, в бреду извилистых растений овраги вешние цвели.
Как жадно, затая дыханье, склоня колена и плеча, напьюсь я хладного сверканья из придорожного ключа.
Живи, звучи, не поминай о чуде,- но будет день: войду в твой скромный дом, твой смех замрет, ты встанешь
Катится небо, дыша и блистая… Вот он — дар Божий, бери не бери! Вот она — воля, босая, простая, холод
В полнолунье, в гостиной пыльной и пышной, где рояль уснул средь узорных теней, опустив ресницы, ты вышла
Большие липы, шатаясь, пели… Мне больно было взглянуть назад… Там осень грелась в моём апреле, — Всё
В снегах полуночной пустыни мне снилась матерь всех берез, и кто-то — движущийся иней — к ней тихо шел
О, как ты рвешься в путь крылатый, безумная душа моя, из самой солнечной палаты в больнице светлой бытия!
Мой календарь полуопалый пунцовой цифрою зацвёл; на стекла пальмы и опалы мороз колдующий навёл.
И видел я: стемнели неба своды, и облака прервали свой полет, и времени остановился ход… Все замерло.
Простая песня, грусть простая, меж дальних веток блеск реки, жужжат так густо, пролетая, большие майские жуки.