Стихи Ярослава Смелякова

Вдоль маленьких домиков белых акация душно цветет. Хорошая девочка Лида на улице Южной живет.

Если я заболею, к врачам обращаться не стану, Обращаюсь к друзьям (не сочтите, что это в бреду): постелите

Иные люди с умным чванством, от высоты навеселе, считают чуть ли не мещанством мою привязанность к земле.

Свечение капель и пляска. Открытое ночью окно. Опять начинается сказка на улице, возле кино.

Бывать на кладбище столичном, где только мрамор и гранит,— официально и трагично, и надо делать скорбный вид.

Невозможно не вклиниться в человеческий водоворот — у подъезда гостиницы тесно толпится народ.

Одна младая поэтесса, живя в достатке и красе, недавно одарила прессу полустишком-полуэссе.

Верь мне, дорогая моя. Я эти слова говорю с трудом, но они пройдут по всем городам и войдут, как странники

Мы шли втроем с рогатиной на слово и вместе слезли с тройки удалой — три мальчика, три козыря бубновых

Пролетарии всех стран, бейте в красный барабан! Сил на это не жалейте, не глядите вкось и врозь — в обе

Это кто-то придумал счастливо, что на Красную площадь привез не плакучее празднество ивы и не легкую

У меня башка в тумане,— оторвавшись от чернил, вашу книгу, Пиросмани, в книготорге я купил.

Когда метет за окнами метель, сияньем снега озаряя мир, мне в камеру бросает конвоир солдатскую ушанку и шинель.

Рос мальчишка, от других отмечен только тем, что волосы мальца вились так, как вьются в тихий вечер ласточки

Красочна крымская красота. В мире палитры богаче нету. Такие встречаются здесь цвета, что и названья

Приснилось мне, что я чугунным стал. Мне двигаться мешает пьедестал. В сознании, как в ящике, подряд

Вам не случалось ли влюбляться — мне просто грустно, если нет,— когда вам было чуть не двадцать, а ей

Теперь уже не помню даты — ослабла память, мозг устал,— но дело было: я когда-то про Вас бестактно написал.

Кладбище паровозов. Ржавые корпуса. Трубы полны забвенья, свинчены голоса. Словно распад сознанья — полосы и круги.

Петр, Петр, свершились сроки. Небо зимнее в полумгле. Неподвижно бледнеют щеки, и рука лежит на столе

Я напишу тебе стихи такие, каких еще не слышала Россия. Такие я тебе открою дали, каких и марсиане не

Прощайте, милая Катюша. Мне грустно, если между дел я вашу радостную душу рукой нечаянно задел.

Любил я утром раньше всех зимой войти под крышу эту, когда еще ударный цех чуть освещен дежурным светом.

Как моряки встречаются на суше, когда-нибудь, в пустынной полумгле, над облаком столкнутся наши души

Сегодня в утреннюю пору, когда обычно даль темна, я отодвинул набок штору и молча замер у окна.

Я на всю честную Русь заявил, смелея, что к врачам не обращусь, если заболею. Значит, сдуру я наврал

Происходило это, как ни странно, не там, где бьет по берегу прибой, не в Дании старинной и туманной

Вот женщина, которая, в то время как я забыл про горести свои, легко несет недюжинное бремя моей печали

На мыльной кобыле летит гонец: «Король поручает тебе, кузнец, сработать из тысячи тысяч колец платье

Позабыты шахматы и стирка, брошены вязанье и журнал. Наша взбудоражена квартирка: Галя собирается на бал.

В газете каждой их ругают весьма умело и умно, тех человеков, что играют, придя с работы, в домино.

Солнечный свет. Перекличка птичья. Черемуха — вот она, невдалеке. Сирень у дороги. Сирень в петличке.

Давным-давно, ещё до появленья, Я знал тебя, любил тебя и ждал. Я выдумал тебя, моё стремленье, Моя печаль

Что мне, красавицы, ваши роскошные тряпки, ваша изысканность, ваши духи и белье?— Ксения Некрасова в

Твое письмо пришло без опозданья, и тотчас — не во сне, а наяву — как младший лейтенант на спецзаданье

У бедной твоей колыбели, еще еле слышно сперва, рязанские женщины пели, роняя, как жемчуг, слова.

Померк за спиною вагонный пейзаж. В сиянье лучей золотящих заправлен автобус, запрятан багаж в пыльный

Утром, вставя ногу в стремя,– ах, какая благодать!– ты в теперешнее время умудрился доскакать.

Мальчики, пришедшие в апреле в шумный мир журналов и газет, здорово мы все же постарели за каких-то три

Не на пляже и не на «зиме», не у входа в концертный зал,– я глазами тебя своими в тесной кухоньке увидал.

Был учитель высоким и тонким, с ястребиной сухой головой, жил один, как король, в комнатенке на втором

Валентиной Климовичи дочку назвали. Это имя мне дорого — символ любви. Валентина Аркадьевна.

Вы родня мне по крови и вкусу, по размаху идей и работ, белорусы мои, белорусы, трудовой и веселый народ.

Уместно теперь рассказать бы, вернувшись с поездки домой, как в маленьком городе свадьба по утренней

Прокламация и забастовка, Пересылки огромной страны. В девятнадцатом стала жидовка Комиссаркой гражданской войны.

Много лет и много дней назад жил в зеленой Франции аббат. Он великим сердцеедом был. Слушая, как пели

Ты мне сказал, небрежен и суров, что у тебя — отрадное явленье!- есть о любви четыреста стихов, а у меня

Я не о тех золотоглавых певцах отеческой земли, что пили всласть из чаши славы и в антологии вошли.

Здравствуй, Пушкин! Просто страшно это — словно дверь в другую жизнь открыть — мне с тобой, поэтом всех

Из поэтовой мастерской, не теряясь в толпе московской, шел по улице по Тверской с толстой палкою Маяковский.