Стихи Ярослава Смелякова

Вдоль маленьких домиков белых акация душно цветет. Хорошая девочка Лида на улице Южной живет.

Если я заболею, к врачам обращаться не стану, Обращаюсь к друзьям (не сочтите, что это в бреду): постелите

Любил я утром раньше всех зимой войти под крышу эту, когда еще ударный цех чуть освещен дежурным светом.

Сегодня в утреннюю пору, когда обычно даль темна, я отодвинул набок штору и молча замер у окна.

Происходило это, как ни странно, не там, где бьет по берегу прибой, не в Дании старинной и туманной

Иные люди с умным чванством, от высоты навеселе, считают чуть ли не мещанством мою привязанность к земле.

Бывать на кладбище столичном, где только мрамор и гранит,— официально и трагично, и надо делать скорбный вид.

Из поэтовой мастерской, не теряясь в толпе московской, шел по улице по Тверской с толстой палкою Маяковский.

У моей двоюродной сестрички твердый шаг и мягкие косички. Аккуратно платьице пошито. Белым мылом лапушки помыты.

Вот женщина, которая, в то время как я забыл про горести свои, легко несет недюжинное бремя моей печали

Позабыты шахматы и стирка, брошены вязанье и журнал. Наша взбудоражена квартирка: Галя собирается на бал.

Солнечный свет. Перекличка птичья. Черемуха — вот она, невдалеке. Сирень у дороги. Сирень в петличке.

Одна младая поэтесса, живя в достатке и красе, недавно одарила прессу полустишком-полуэссе.

Мы шли втроем с рогатиной на слово и вместе слезли с тройки удалой — три мальчика, три козыря бубновых

В буре электрического света умирает юная Джульетта. Праздничные ярусы и ложи голосок Офелии тревожит.

Так повелось, что в серебре метели, в глухой тиши декабрьских вечеров, оставив лес, идут степенно ели

Давным-давно, ещё до появленья, Я знал тебя, любил тебя и ждал. Я выдумал тебя, моё стремленье, Моя печаль

Твое письмо пришло без опозданья, и тотчас — не во сне, а наяву — как младший лейтенант на спецзаданье

Померк за спиною вагонный пейзаж. В сиянье лучей золотящих заправлен автобус, запрятан багаж в пыльный

Это кто-то придумал счастливо, что на Красную площадь привез не плакучее празднество ивы и не легкую

Когда метет за окнами метель, сияньем снега озаряя мир, мне в камеру бросает конвоир солдатскую ушанку и шинель.

Под утро мирно спит столица, сыта от снеди и вина. И дочь твоя в императрицы уже почти проведена.

В Миссолунгской низине, меж каменных плит, сердце мертвое Байрона ночью стучит. Партизанами Греции погребено

Утром, вставя ногу в стремя,– ах, какая благодать!– ты в теперешнее время умудрился доскакать.

Не на пляже и не на «зиме», не у входа в концертный зал,– я глазами тебя своими в тесной кухоньке увидал.

Красочна крымская красота. В мире палитры богаче нету. Такие встречаются здесь цвета, что и названья

Вам не случалось ли влюбляться — мне просто грустно, если нет,— когда вам было чуть не двадцать, а ей

Нам время не даром дается. Мы трудно и гордо живем. И слово трудом достается, и слава добыта трудом.

Вот опять ты мне вспомнилась, мама, и глаза твои, полные слез, и знакомая с детства панама на венке поредевших волос.

Вы родня мне по крови и вкусу, по размаху идей и работ, белорусы мои, белорусы, трудовой и веселый народ.

Кладбище паровозов. Ржавые корпуса. Трубы полны забвенья, свинчены голоса. Словно распад сознанья — полосы и круги.

Я напишу тебе стихи такие, каких еще не слышала Россия. Такие я тебе открою дали, каких и марсиане не

Не позабылося покуда и, надо думать, навсегда, как мы встречали Вас оттуда и провожали Вас туда.

Добра моя мать. Добра, сердечна. Приди к ней — увенчанный и увечный — делиться удачей, печаль скрывать

Прокламация и забастовка, Пересылки огромной страны. В девятнадцатом стала жидовка Комиссаркой гражданской войны.

Ты мне сказал, небрежен и суров, что у тебя — отрадное явленье!- есть о любви четыреста стихов, а у меня

Как моряки встречаются на суше, когда-нибудь, в пустынной полумгле, над облаком столкнутся наши души

Я на всю честную Русь заявил, смелея, что к врачам не обращусь, если заболею. Значит, сдуру я наврал

Свечение капель и пляска. Открытое ночью окно. Опять начинается сказка на улице, возле кино.

Невозможно не вклиниться в человеческий водоворот — у подъезда гостиницы тесно толпится народ.

Здравствуй, Пушкин! Просто страшно это — словно дверь в другую жизнь открыть — мне с тобой, поэтом всех

Живя свой век грешно и свято, недавно жители земли, придумав фотоаппараты, залог бессмертья обрели. Что зеркало!

На мыльной кобыле летит гонец: «Король поручает тебе, кузнец, сработать из тысячи тысяч колец платье

В газете каждой их ругают весьма умело и умно, тех человеков, что играют, придя с работы, в домино.

Верь мне, дорогая моя. Я эти слова говорю с трудом, но они пройдут по всем городам и войдут, как странники

Пролетарии всех стран, бейте в красный барабан! Сил на это не жалейте, не глядите вкось и врозь — в обе

Средь слабых луж и предвечерних бликов, на станции, запомнившейся мне, две девочки с лукошком земляники

С тех самых пор, как был допущен в ряды словесности самой, я все мечтал к тебе, как Пущин, приехать утром и зимой.

Что мне, красавицы, ваши роскошные тряпки, ваша изысканность, ваши духи и белье?— Ксения Некрасова в

У бедной твоей колыбели, еще еле слышно сперва, рязанские женщины пели, роняя, как жемчуг, слова.