Стихи Вознесенского Андрея

Бьют женщину. Блестит белок. В машине темень и жара. И бьются ноги в потолок, как белые прожектора!

Для души, северянки покорной, и не надобно лучшей из пищ. Брось ей в небо, как рыбам подкормку, монастырскую

Он вышел в сад. Смеркался час. Усадьба в сумраке белела, смущая душу, словно часть незагорелая у тела.

Ты поставила лучшие годы, я — талант. Нас с тобой секунданты угодливо Развели. Ты — лихой дуэлянт!

Лежат велосипеды В лесу, в росе. В березовых просветах Блестит щоссе. Попадали, припали Крылом — к крылу

Когда я придаю бумаге черты твоей поспешной красоты, я думаю не о рифмовке — с ума бы не сойти!

Авиавступление Посвящается слушателям школы Ленина в Лонжюмо Вступаю в поэму, как в новую пору вступают.

Пес твой, Эпоха, я вою у сонного ЦУМа — чую Кучума! Чую кольчугу сквозь чушь о «военных коммунах», чую

Несли не хоронить, Несли короновать. Седее, чем гранит, Как бронза — красноват, Дымясь локомотивом, Художник

Да здравствуют прогулки в полвторого, проселочная лунная дорога, седые и сухие от мороза розы черные

Поглядишь, как несметно разрастается зло — слава богу, мы смертны, не увидим всего. Поглядишь, как несмелы

Почему два великих поэта, проповедники вечной любви, не мигают, как два пистолета? Рифмы дружат, а люди

В ревю танцовщица раздевается, дуря… Реву?.. Или режут мне глаза прожектора? Шарф срывает, шаль срывает, мишуру.

Сидят три девы-стеклодувши с шестами, полыми внутри. Их выдуваемые души горят, как бычьи пузыри.

Я служил в листке дивизиона. Польза от меня дискуссионна. Я вел письма, правил опечатки. Кто только в

Партизанам Керченской каменоломни Рояль вползал в каменоломню. Его тащили на дрова К замерзшим чанам

Есть русская интеллигенция. Вы думали — нет? Есть. Не масса индифферентная, а совесть страны и честь.

Уважьте пальцы пирогом, в солонку курицу макая, но умоляю об одном — не трожьте музыку руками!

Заведи мне ладони за плечи, обойми, только губы дыхнут об мои, только море за спинами плещет.

Лили Брик на мосту лежит, разутюженная машинами. Под подошвами, под резинами, как монетка зрачок блестит!

Скука — это пост души, когда жизненные соки помышляют о высоком. Искушеньем не греши. Скука — это пост

В воротничке я — как рассыльный в кругу кривляк. Но по ночам я — пес России о двух крылах. С обрывком

Первое посвящение Колокола, гудошники… Звон. Звон… Вам, Художники Всех времен! Вам, Микеланджело, Барма, Дант!

Знай свое место, красивая рвань, хиппи протеста! В двери чуланные барабань, знай свое место.

Ты молилась ли на ночь, береза? Вы молились ли на ночь, запрокинутые озера Сенеж, Свитязь и Нарочь?

I 22-го бросилась женщина из застрявшего лифта, где не существенно — важно в Москве — тронулся лифт гильотинною

Париж скребут. Париж парадят. Бьют пескоструйным аппаратом, Матрон эпохи рококо продраивает душ Шарко!

В дни неслыханно болевые быть без сердца — мечта. Чемпионы лупили навылет — ни черта! Продырявленный

Благословенна лень, томительнейший плен, когда проснуться лень и сну отдаться лень. Лень к телефону встать

Я — Гойя! Глазницы воронок мне выклевал ворон, слетая на поле нагое. Я — Горе. Я — голос Войны, городов

Помогите Ташкенту! Озверевшим штакетником вмята женщина в стенку. Помогите Ташкенту! Если лес — помоги

Я — памятник отцу, Андрею Николаевичу. Юдоль его отмщу. Счета его оплачиваю. Врагов его казню.

Утиных крыльев переплеск. И на тропинках заповедных последних паутинок блеск, последних спиц велосипедных.

Аминь. Убил я поэму. Убил, не родивши. К Харонам! Хороним. Хороним поэмы. Вход всем посторонним.

Нас много. Нас может быть четверо. Несемся в машине как черти. Оранжеволоса шоферша. И куртка по локоть

Немых обсчитали. Немые вопили. Медяшек медали влипали в опилки. И гневным протестом, что все это сказки

Охрани, Провидение, своим махом шагреневым, пощади ее хижину — мою мать — Вознесенскую Антонину Сергеевну

В Риме есть обычай в Новый год выбрасывать на улицу старые вещи. Рим гремит, как аварийный отцепившийся вагон.

В Политехнический! В Политехнический! По снегу фары шипят яичницей. Милиционеры свистят панически.

В чьем ресторане, в чьей стране — не вспомнишь, но в полночь есть шесть мужчин, есть стол, есть Новый

Туманный пригород, как турман. Как поплавки, милиционеры. Туман. Который век? Которой эры? Все — по частям

Пол — мозаика как карась. Спит в палаццо ночной гараж. Мотоциклы как сарацины или спящие саранчихи.

Возложите на море венки. Есть такой человечий обычай — в память воинов, в море погибших, возлагают на

Мерзнет девочка в автомате, Прячет в зябкое пальтецо Все в слезах и губной помаде Перемазанное лицо.

Пожар в Архитектурном! По залам, чертежам, амнистией по тюрьмам — пожар, пожар! По сонному фасаду бесстыже

Ты с теткой живешь. Она учит канцоны. Чихает и носит мужские кальсоны. Как мы ненавидим проклятую ведьму!

Мы — кочевые, мы — кочевые, мы, очевидно, сегодня чудом переночуем, а там — увидим! Квартиры наши конспиративны

Кто мы — фишки или великие? Гениальность в крови планеты. Нету «физиков», нету «лириков» — Лилипуты или поэты!

Прибегала в мой быт холостой, задувала свечу, как служанка. Было бешено хорошо и задуматься было ужасно!

Бани! Бани! Двери — хлоп! Бабы прыгают в сугроб. Прямо с пылу, прямо с жару — Ну и ну! Слабовато Ренуару