Стихи Вознесенского Андрея

Благословенна лень, томительнейший плен, когда проснуться лень и сну отдаться лень. Лень к телефону встать

Я — Гойя! Глазницы воронок мне выклевал ворон, слетая на поле нагое. Я — Горе. Я — голос Войны, городов

Помогите Ташкенту! Озверевшим штакетником вмята женщина в стенку. Помогите Ташкенту! Если лес — помоги

Я — памятник отцу, Андрею Николаевичу. Юдоль его отмщу. Счета его оплачиваю. Врагов его казню.

Утиных крыльев переплеск. И на тропинках заповедных последних паутинок блеск, последних спиц велосипедных.

Аминь. Убил я поэму. Убил, не родивши. К Харонам! Хороним. Хороним поэмы. Вход всем посторонним.

Нас много. Нас может быть четверо. Несемся в машине как черти. Оранжеволоса шоферша. И куртка по локоть

Немых обсчитали. Немые вопили. Медяшек медали влипали в опилки. И гневным протестом, что все это сказки

Охрани, Провидение, своим махом шагреневым, пощади ее хижину — мою мать — Вознесенскую Антонину Сергеевну

В Риме есть обычай в Новый год выбрасывать на улицу старые вещи. Рим гремит, как аварийный отцепившийся вагон.

В Политехнический! В Политехнический! По снегу фары шипят яичницей. Милиционеры свистят панически.

В чьем ресторане, в чьей стране — не вспомнишь, но в полночь есть шесть мужчин, есть стол, есть Новый

Туманный пригород, как турман. Как поплавки, милиционеры. Туман. Который век? Которой эры? Все — по частям

Пол — мозаика как карась. Спит в палаццо ночной гараж. Мотоциклы как сарацины или спящие саранчихи.

Возложите на море венки. Есть такой человечий обычай — в память воинов, в море погибших, возлагают на

Мерзнет девочка в автомате, Прячет в зябкое пальтецо Все в слезах и губной помаде Перемазанное лицо.

Пожар в Архитектурном! По залам, чертежам, амнистией по тюрьмам — пожар, пожар! По сонному фасаду бесстыже

Ты с теткой живешь. Она учит канцоны. Чихает и носит мужские кальсоны. Как мы ненавидим проклятую ведьму!

Мы — кочевые, мы — кочевые, мы, очевидно, сегодня чудом переночуем, а там — увидим! Квартиры наши конспиративны

Кто мы — фишки или великие? Гениальность в крови планеты. Нету «физиков», нету «лириков» — Лилипуты или поэты!

Прибегала в мой быт холостой, задувала свечу, как служанка. Было бешено хорошо и задуматься было ужасно!

Бани! Бани! Двери — хлоп! Бабы прыгают в сугроб. Прямо с пылу, прямо с жару — Ну и ну! Слабовато Ренуару

На суде, в раю или в аду скажет он, когда придут истцы: «Я любил двух женщин как одну, хоть они совсем

Левый крайний! Самый тощий в душевой, Самый страшный на штрафной, Бито стекол — боже мой! И гераней…

— Мама, кто там вверху, голенастенький — руки в стороны — и парит? — Знать, инструктор лечебной гимнастики.

Вам Маяковский что-то должен. Я отдаю. Вы извините — он не дожил. Определяет жизнь мою платить за Лермонтова

Судьба, как ракета, летит по параболе Обычно — во мраке и реже — по радуге. Жил огненно-рыжий художник

Мордеем, друг. Подруги молодеют. Не горячитесь. Опробуйте своей моделью как «анти» превращается в античность.

Сложи атлас, школярка шалая,- мне шутить с тобою легко,- чтоб Восточное полушарие на Западное легло.

Любите при свечах, танцуйте до гудка, живите — при сейчас, любите — при когда? Ребята — при часах, девчата

Ты кричишь, что я твой изувер, и, от ненависти хорошея, изгибаешь, как дерзкая зверь, голубой позвоночник и шею.

Когда ты была во мне точкой (отец твой тогда настаивал), мы думали о тебе, дочка,— оставить или не оставить?

Ко мне является Флоренция, фосфоресцируя домами, и отмыкает, как дворецкий, свои палаццо и туманы.

Вечером, ночью, днем и с утра благодарю, что не умер вчера. Пулей противника сбита свеча. Благодарю за

Не отрекусь от каждой строчки прошлой — от самой безнадежной и продрогшей из актрисуль. Не откажусь от

Хоронила Москва Шукшина, хоронила художника, то есть хоронила Москва мужика и активную совесть.

Нам, как аппендицит, поудаляли стыд. Бесстыдство — наш удел. Мы попираем смерть. Ну, кто из нас краснел?

Загляжусь ли на поезд с осенних откосов, забреду ли в вечернюю деревушку — будто душу высасывают насосом

Я — семья Во мне как в спектре живут семь «я», невыносимых, как семь зверей А самый синий свистит в свирель!

Нос растет в течение всей жизни (Из научных источников) Вчера мой доктор произнес: «Талант в вас, может

Словно гоголевский шнобель, над страной летает Мобель. Говорит пророк с оглобель: «Это Мобель, Мобель

Можно и не быть поэтом Но нельзя терпеть, пойми, Как кричит полоска света, Прищемленная дверьми!

Мы, как сосуды, налиты синим, зеленым, карим, друг в друга сутью, что в нас носили, перетекаем.

Не возвращайтесь к былым возлюбленным, былых возлюбленных на свете нет. Есть дубликаты — как домик убранный

Я — двоюродная жена. У тебя — жена родная! Я сейчас тебе нужна. Я тебя не осуждаю. У тебя и сын и сад.

Травят зайца. Несутся суки. Травля! Травля! Сквозь лай и гам. И оранжевые кожухи апельсинами по снегам.

Их величеством поразвлечься прет народ от Коломн и Клязьм. «Их любовница — контрразведчица англо-шведско-немецко-греческая…» Казнь!

Подгулявшей гурьбою Все расселись. И вдруг — Где двое?! Нет двух! Может, ветром их сдуло? Посреди кутежа

Бегите — в себя, на Гаити, в костелы, в клозеты, в Египты — Бегите! Ревя и мяуча, машинные толпы дымятся: «Мяса!

Стихи не пишутся — случаются, как чувства или же закат. Душа — слепая соучастница. Не написал — случилось так.