Стихи Гейне Генриха

Твои глаза — сапфира два, Два дорогих сапфира. И счастлив тот, кто обретет Два этих синих мира.

Женское тело — те же стихи! Радуясь дням созиданья, Эту поэму вписал господь В книгу судеб мирозданья.

Не знаю, о чем я тоскую. Покоя душе моей нет. Забыть ни на миг не могу я Преданье далеких лет.

Беседка. И вечер. И запахи сада. В молчанье сидим у окошка мы снова. От месяца льется и жизнь и отрада.

Я чашу страсти осушил Всю до последнего глотка, Она, как пунш из коньяка, Нас горячит, лишая сил.

Блеклый розан, пыльный локон, Кончик банта голубого, Позабытые записки, Бредни сердца молодого, — В пламя

«Мы, бургомистр, и наш сенат, Блюдя отечески свой град, Всем верным классам населенья Сим издаем постановленье.

Скрипки, цитры, бубнов лязги! Дщери Иаковлевы в пляске Вкруг златого истукана, Вкруг тельца ликуют. Срам!

Удача — резвая плутовка: Нигде подолгу не сидит, — Тебя потреплет по головке И, быстро чмокнув, прочь спешит.

Сам суперкарго мингер ван Кук Сидит погруженный в заботы. Он калькулирует груз корабля И проверяет расчеты.

Пфальцграфиня Ютта на легком челне Ночью по Рейну плывет при луне. Служанка гребет, госпожа говорит

Отстрани со лба венок ты, На ушах нависший пышно, Бер, чтобы свободней мог ты Внять мой лепет, еле слышный.

Двое перед разлукой, Прощаясь, подают Один другому руку, Вздыхают и слезы льют. А мы с тобой не рыдали

Кто влюбился без надежды, Расточителен, как бог. Кто влюбиться может снова Без надежды — тот дурак.

Много женщин — много блошек, Много блошек — зуду много. Пусть кусают! Этих крошек Вы судить не смейте строго.

«Я в Ниле младенцев топить не велю, Как фараоны-злодеи. Я не убийца невинных детей, Не Ирод, тиран Иудеи

Страсть сказала богу песен, Что потребует залога Прежде, чем ему отдаться, — Жить так трудно и убого.

Идет конец — в том нет сомненья, К чертям идут любовь, волненья. Освобожденною душой Вкуси прохладу и

Поистине, мы образуем Курьезнейший дуэт. Любовница еле ходит, Любовник тощ, как скелет. Она страдает

Недобрый дух в недобрый день Тебе вручил убийцы нож кровавый. Не знаю, кто был этот дух, Но рану жгло

Пока лежал я без заботы, С Лаурой нежась, Лис-супруг Трудился, не жалея рук, — И утащил мои банкноты.

Из окон монастыря В темноту ночей безлунных Льется свет. Обитель полнят Призраки монахинь юных.

I Брось свои иносказанья И гипотезы святые! На проклятые вопросы Дай ответы нам прямые! Отчего под ношей

Во сне я вновь стал юным и беспечным — С холма, где был наш деревенский дом, Сбегали мы по тропкам бесконечным

Жил некий пудель, и не врут, Что он по праву звался Брут. Воспитан, честен и умен, Во всей округе прославился

В вас, солнце, звезды и луна, Мощь вседержителя видна. Чуть праведник на небо глянет — Творца хвалить

Прощался с женой безземельный Ганс: «К высокой я призван работе! Отныне я должен иных козлов Стрелять

Когда изменят тебе, поэт, Ты стань еще вернее — А если в душе твоей радости нет, За лиру возьмись живее!

Тех дней далеких я не забуду — С венком златоцветным ходил я всюду, Венок невиданной красоты, Волшебными

Ты сулишь нам целый ворох «Илиад» и «Одиссей», Ожидая лавров скорых За бессмертный подвиг сей.

Не питали, а служили Пищей для Ильи вороны — Так без чуда разъяснили Мы себе сей факт мудреный. Да!

Угасает мирно царь, Ибо знает: впредь, как встарь, Самовластье на престоле Будет чернь держать в неволе.

Правдивая история, заимствованная из старинных документов и переложенная в изящные немецкие стихи.

Прошли года! Но замок тот Еще до сей поры мне снится. Я вижу башню пред собой, Я вижу слуг дрожащих лица

Немецкий Михель был с давних пор Байбак, не склонный к проказам, Я думал, что Март разожжет в нем задор

Махавасант, сиамский раджа, Владычит, пол-Индии в страхе держа. Великий Могол и двенадцать царей Шлют

Бодро шествует вперед В чинных парах дом сирот; Сюртучки на всех атласны, Ручки пухлы, щечки красны.

Как из пены вод рожденная, Ты сияешь — потому, Что невестой нареченною Стала ты бог весть кому.

Как весело окна дворца Тюильри Играют с солнечным светом! Но призраки ночи и в утренний час Скользят

Свобода приелась до тошноты. В республике конско-ослиной Решили выбрать себе скоты Единого властелина.

Лишь властитель Рампсенит Появился в пышном зале Дочери своей — как все Вместе с ней захохотали.

Не считай, что только сдуру Весь я твой, мое мученье! Не считай, что, как всевышний, Взял я курс на всепрощенье.

Похожи друг на друга два прекрасных, Два юных лика, хоть один из них Бледней другого и гораздо строже

Друзья, которых любил я в былом, Они отплатили мне худшим злом. И сердце разбито; но солнце мая Снова

Хотел бы в единое слово Я слить мою грусть и печаль И бросить то слово на ветер, Чтоб ветер унес его вдаль.

Мы немецкую свободу Не оставим босоножкой. Мы дадим ей в непогоду И чулочки и сапожки. На головку ей

«Блины, которые я отпускал до сих пор за три серебряных гроша, отпускаю отныне за два серебряных гроша.

Ликуешь! — Ты думаешь, Плантагенет, У нас ни малейшей надежды нет! А все потому, что нашлась могила

От испанцев в Альпухару Мавританский царь уходит. Юный вождь, он, грустный, бледный, Возглавляет отступленье.

Мирских волнений и страстей И след исчез в душе моей. Мертво все то, что сердце жгло, Когда я ненавидел