Стихи Ильи Эренбурга

Она лежала у моста. Хотели немцы Ее унизить. Но была та нагота, Как древней статуи простое совершенство

Каждый вечер в городе кого-нибудь хоронят, Девушку печальную на кладбище несут. С колоколен радостных

Не торопясь, внимательный биолог Законы изучает естества. То был снаряда крохотный осколок, И кажется

В лесу деревьев корни сплетены, Им снятся те же медленные сны, Они поют в одном согласном хоре, Зеленый

Есть город с пыльными заставами, С большими золотыми главами, С особняками деревянными, С мастеровыми

Я слышу всё — и горестные шепоты, И деловитый перечень обид. Но длится бой, и часовой, как вкопанный

Когда закончен бой, присев на камень, В грязи, в поту, измученный солдат Глядит еще незрячими глазами

Обрывки проводов. Не позвонит никто. Как человек, подмигивает мне пальто. Хозяева ушли. Еще стоит еда.

Жилье в горах — как всякое жилье: До ночи пересуды, суп и скука, А на веревке сушится белье, И чешется

Страшен свет иного века, И недолго длится бой Меж сутулым человеком И божественной алчбой. В меди вечера

Я только лист на дереве заглохшем. Уныл и нем России сын. Уж не нальется вешним соком Душа моя,— она

Помню день, проведенный в Лукке, Дым оливок, казавшийся серым, Небо, полное мути, Желтого зла и серы.

Вы приняли меня в изысканной гостиной, В углу дремал очерченный экран. И, в сторону глядя, рукою слишком

Со временем — единоборство, И прежней нежности разбег, Чрез многие лета и версты К почти-мифической тебе.

Они накинулись, неистовы, Могильным холодом грозя, Но есть такое слово «выстоять», Когда и выстоять нельзя

Никто не смел сказать Вам о вечернем часе, Хотя уж все давно мечтали о покое. Вы медленно сошли по липовой

Были вокруг меня люди родные, Скрылись в чужие края. Только одна Ты, Святая Мария, Не оставляешь меня.

Глаза погасли, и холод губ, Огромный город, не город — труп. Где люди жили, растет трава, Она приснилась

Бухгалтер он, счетов охапка, Семерки, тройки и нули. И кажется, он спит, как папка В тяжелой голубой пыли.

Были липы, люди, купола. Мусор. Битое стекло. Зола. Но смотри — среди разбитых плит Уж младенец выполз

Да разве могут дети юга, Где розы блещут в декабре, Где не разыщешь слова «вьюга» Ни в памяти, ни в словаре

Белесая, как марля, мгла Скрывает мира очертанье, И не растрогает стекла Мое убогое дыханье.

Все за беспамятство отдать готов, Но не забыть ни звуков, ни цветов, Ни сверстников, ни смутного ребячества

Все простота: стекольные осколки, Жар августа и духота карболки, Как очищают от врага дорогу, Как отнимают

Нет, не сухих прожилок мрамор синий, Не роз вскипавших сладкие уста, Крылатые глаза — твои, Богиня, И пустота.

Я не знаю грядущего мира, На моих очах пелена. Цветок, я на поле брани вырос, Под железной стопой отзвенела

…И вот уж на верхушках елок Нет золотых и розовых огней. Январский день, ты был недолог, Короче самых

Девушки печальные о Вашем царстве пели, Замирая медленно в далеких алтарях. И перед Вашим образом о чем-то

Средь мотоциклетовых цикад Слышу древних баобабов запах. Впрочем, не такая ли тоска Обкарнала страусов на шляпы?

Не раз в те грозные, больные годы, Под шум войны, средь нищенства природы, Я перечитывал стихи Ронсара

1 В этих темных узеньких каналах С крупными кругами на воде, В одиноких и пустынных залах, Где так тихо-тихо

Дождь в Нагасаки бродит, разбужен, рассержен. Куклу слепую девочка в ужасе держит. Дождь этот лишний

Над Парижем грусть. Вечер долгий. Улицу зовут «Ищу полдень». Кругом никого. Свет не светит.

Ненависть — в тусклый январский полдень Лед и сгусток замерзшего солнца. Лед. Под ним клокочет река.

Те же румыны, газа свет холодный, бескровный, Вино тяжелое, как медь. И в сердце всё та же готовность

В купе господин качался, дремал, качаясь Направо, налево, еще немножко. Качался один, неприкаянный, От

Додумать не дай, оборви, молю, этот голос, Чтоб память распалась, чтоб та тоска раскололась, Чтоб люди