Стихи Иннокентия Анненского

Сонет Как тускло пурпурное пламя, Как мертвы желтые утра! Как сеть ветвей в оконной раме Всё та ж сегодня

(Другу моему С. К. Буличу) Темную выбери ночь и в поле, безлюдном и голом, В сумрак седой окунись… пусть

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА Дионис (II) Слуга (III) Хор вакханок, лидийских женщин Вестник-пастух (III) Тиресий

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА Кормилица (II) Ясон, царь фессалийский (II) Дядька (III) Эгей, царь афинский (III) Медея

Когда б не смерть, а забытье, Чтоб ни движения, ни звука… Ведь если вслушаться в нее, Вся жизнь моя —

Если на розу полей Солнце Лагора сияло, Душу ее перелей В узкое горло фиала. Глину ль насытит бальзам

Сонет Последний мой приют — сей пошлый макадам, Где столько лет влачу я старые мозоли В безумных поисках

Небо звездами в тумане не расцветится, Робкий вечер их сегодня не зажег… Только томные по окнам елки

Скучно мне сидеть в мурье, И, как конь голодный к сену, Я тянусь туда, на Сену, Я тянусь к Leon Vannier.

Что ни день, теплей и краше Осенен простор эфирный Осушенной солнцем чашей: То лазурной, то сафирной.

1. Лишь тому, чей покой таим Лишь тому, чей покой таим, Сладко дышится… Полотно над окном моим Не колышется.

MCMVI Dis manibusque sacrum {*} {*Богам и теням умерших предков приношение (лат.). — Ред.} Остов сказки

Ее факел был огнен и ал, Он был талый и сумрачный снег: Он глядел на нее и сгорал, И сгорал от непознанных нег.

Я полюбил безумный твой порыв, Но быть тобой и мной нельзя же сразу, И, вещих снов иероглифы раскрыв

Есть слова — их дыхание, что цвет, Так же нежно и бело-тревожно, Но меж них ни печальнее нет, Ни нежнее

Полюбила солнце апреля Молодая и нежная ива. Не прошла и Святая неделя, Распустилась бледная ива В жаркой

Талый снег налетал и слетал, Разгораясь, румянились щеки, Я не думал, что месяц так мал И что тучи так

Что счастье? Чад безумной речи? Одна минута на пути, Где с поцелуем жадной встречи Слилось неслышное прости?

То луга ли, скажи, облака ли, вода ль Околдована желтой луною: Серебристая гладь, серебристая даль Надо

Моя душа оазис голубой. Бальмонт Моя душа эбеновый гобой, И пусть я ниц упал перед кумиром, С тобой

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА Тень Полидора, младшего сына Одиссей, царь Итаки (III) Приама и Гекубы (II) Талфибий

Если больше не плачешь, то слезы сотри: Зажигаясь, бегут по столбам фонари, Стали дымы в огнях веселее

В нем Совесть сделалась пророком и поэтом, И Карамазовы и бесы жили в нем, — Но что для нас теперь сияет

Глаза открыты и не видят… Я — мертвец… Я жил… Теперь я только падаю… Паденье, Как мука, медленно и тяжко

Одетый в черное, он бледен был лицом, И речи, как дрова, меж губ его трещали, В его глазах холодный отблеск

Ни белой дерзостью палат на высотах С орлами яркими в узорных воротах, Ни женской прихотыо арабских очертаний

О. П. Хмара-Барщевской Меж теней погасли солнца пятна На песке в загрезившем саду. Все в тебе так сладко-непонятно

1. Серебряный полдень Серебряным блеском туман К полудню еще не развеян, К полудню от солнечных ран Стал

1. Nox vitae Отрадна тень, пока крушин Вливает в кровь холоз жасмина… Но… ветер… клены… шум вершин С

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ «Сын Флегии Иксион (царь Гиртона, в Фессалии), женившись на дочери (царя) Деионея

Облака плывут так низко, Но в тумане всё нежней Пламя пурпурного диска Без лучей и без теней.

Слабы травы, белы плиты, И звонит победно медь: «Голубые льды разбиты, И они должны сгореть!

Сонет Нет, не жемчужины, рожденные страданьем, Из жерла черного метала глубина: Тем до рожденья их отверженным

Нежным баловнем мамаши То большиться, то шалить… И рассеянно из чаши Пену пить, а влагу лить… Сил и дней

Гаснет небо голубое, На губах застыло слово; Каждым нервом жду отбоя Тихой музыки былого. Но помедли

В небе ли меркнет звезда, Пытка ль земная все длится; Я не молюсь никогда, Я не умею молиться.

Заглох и замер сад. На сердце всё мутней От живости обид и горечи ошибок… А ты что сберегла от голубых

Заветный час настал. Простимся и иди! Пробудь в молчании, одна с своею думой, Весь этот долгий день —

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА Иолай, племянник Геракла (1) Слуга Гилла, старшего сына Геракла (III) Копрей, глашатай

Колокольчика ль гулкие пени, Дымной тучи ль далекие сны… Снова снегом заносит ступени, На стене полоса от луны.

Тоска глядеть, как сходит глянец с благ, И знать, что всё ж вконец не опротивят, Но горе тем, кто слышит

Пускай избитый зверь, влачася на цепочке, Покорно топчет ваш презренный макадам, Сердечных ран своих

Я приходил туда, как в заповедный лес: Тринадцать старых ламп, железных и овальных, Там проливали блеск

Гляжу на тебя равнодушно, А в сердце тоски не уйму… Сегодня томительно душно, Но солнце таится в дыму.

Лишь в смерти ставший тем, чем был он изначала, Грозя, заносит он сверкающую сталь Над непонявшими, что

_Явиться_ ль гостем на пиру, Иль чтобы ждать, когда умру С крестом купельным, на спине ли, И во дворце

1. В волшебную призму Хрусталь мой волшебен трикраты: Под первым устоем ребра — Там руки с мученьем разжаты

Из стихов кошмарной совести Если ночи тюремны и глухи, Если сны паутинны и тонки, Так и знай, что уж

О, не зови меня, не мучь! Скользя бесцельно, утомленно, Зачем у ночи вырвал луч, Засыпав блеском, ветку клена?

Когда к ночи усталой рукой Допашу я свою полосу, Я хотел бы уйти на покой В монастырь, но в далеком лесу