Короткие стихи Роберта Бернса
Когда оденет Май в цветы Деревья, травы и кусты, Найдешь в саду до темноты Садовника с лопатой.
Где-то в пещере, в прибрежном краю, Горе свое от людей утаю. Там я обдумаю Злую судьбу мою, Злую, угрюмую
Всеми забыта, нема, Лишена тепла и движенья Та, что была мотыльком И летела на свет и тепло.
Слова он сыпал, обуян Ораторским экстазом, И красноречия туман Ему окутал разум. Он стал затылок свой
Господь во всем, конечно, прав. Но кажется непостижимым, Зачем он создал прочный шкаф С таким убогим
Со скрипкой черт пустился в пляс И в ад умчал акцизного, И все кричали: — В добрый час! Он не вернется сызнова!
Вина мне пинту раздобудь, Налей в серебряную кружку. В последний раз, готовясь в путь, Я пью за милую подружку.
Люблю один я городок, А в нем люблю я дом один — За то люблю я этот дом, Что в нем живет малютка Джин.
О памятнике, воздвигнутом Бернсом на могиле поэта Роберта Фергюссона Ни урны, ни торжественного слова
Достойна всякого почета Владений этих госпожа. В ее таверне есть работа Для кружки, ложки и ножа.
Где-то девушка жила. Что за девушка была! И любила парня славного она. Но расстаться им пришлось И любить
Мой горец — парень удалой, Широкоплеч, высок, силен. Но не вернется он домой — Он на изгнанье осужден.
В деревне Мохлйн есть на славу невесты, Красавиц таких нелегко отыскать. Их платья, походка, манеры и
Немало льву вражда ударов нанесла, Но сохрани нас бог от ярости осла!
Ты меня оставил, Джеми, Ты меня оставил, Навсегда оставил, Джеми, Навсегда оставил. Ты шутил со мною
Покойник был дурак и так любил чины, Что требует в аду короны сатаны. — Нет, — молвил сатана.
Сэнди и Джоки были соседи. Сэнди был первым в застольной беседе. Джоки — наследник отцовских поместий
О, будь у скоттов каждый клан Таким, как Джинни Скотт, — Мы покорили б англичан, А не наоборот.
О ты, кого поэзия изгнала, Кто в нашей прозе места не нашел, — Ты слышишь крик поэта Марциала: «Разбой!
Что предо мной король Луи И Джордж с морскою силой! Я предъявил права свои На сердце Джинни милой.
… — Нет ни души живой вокруг, А на дворе темно. Нельзя ль к тебе, мой милый друг, Пролезть через окно?
Джемс Грив Богхед Был мой сосед, И, если в рай пошел он, Хочу я в ад, Коль райский сад Таких соседей полон.
Мошенники, ханжи и сумасброды, Свободу невзлюбив, шипят со всех сторон. Но если гений стал врагом свободы
Мой Джоки — славный молодец. Никто в окрестности у нас Так не зовет рожком овец, Так не ведет девчонку в пляс.
Жила-была тетка под старою ивой, Она джентльменам готовила пиво. Скрогам. У теткиной дочки была лихорадка.
Ты славной клячею была, И вот узнал я с грустью, Что по реке ты поплыла И доплыла до устья.
Прощусь, Элиза, я с тобой Для дальних, чуждых стран. Мою судьбу с твоей судьбой Разделит океан.
Здесь Джон покоится в тиши. Конечно, только тело… Но, говорят, оно души И прежде не имело!
Давно ли цвел зеленый дол, Лес шелестел листвой, И каждый лист был свеж и чист От влаги дождевой.
Мельник, пыльный мельник Мелет нашу рожь. Он истратил шиллинг, Заработал грош. Пыльный, пыльный он насквозь
Вы, верные трону, безропотный скот, Пируйте, орите всю ночь напролет. Позор ваш — надежный от зависти щит.
— Спасибо, верный сокол мой, Мой вестник быстрокрылый. Вернулся рано ты домой. Ну, что принес от милой?
Он меня поцеловал И ушел по склонам гор. На уступы серых скал Все гляжу я с этих пор. Пощади его в пути
Ушел ли ты в блаженный рай Иль в ад, где воют черти, — Впервые этот вздорный лай Услышат в царстве смерти.
Джон Андерсон, мой старый друг, Подумай-ка, давно ль Густой, крутой твой локон Был черен, точно смоль.
I В его роду известных много, Но сам он не в почете. Так древнеримская дорога Теряется в болоте… II Тебе
Прощай, синева, и листва, и трава, И солнце над краем земли, И милые дружбы, и узы родства.
О лицемерье, служишь ты молебны Над прахом всех загубленных тобой. Но разве нужен небу гимн хвалебный
Пора отчалить кораблю. На много дней, на много лет Умчится та, кого люблю, И за кормою ляжет след.