Стихи Маргариты Алигер

Несчетный счет минувших дней неужто не оплачен? …Мы были во сто крат бедней и во сто крат богаче.

Что не по нас — мы скажем иногда: — При коммунизме будет по-другому.— А по-какому? Движутся года.

Мне новый день — как новый человек, с другим характером, другой судьбою. Он вышел рано. Гор, морей и

Люди мне ошибок не прощают. Что же, я учусь держать ответ. Легкой жизни мне не обещают телеграммы утренних газет.

Уже сентябрь за окном, уже двенадцать дней подряд все об одном и об одном дожди-заики говорят.

Прошу тебя, хоть снись почаще мне. Так весело становится во сне, так славно, словно не было и нет нагроможденных

В южном городе был день морозный. Море поседело в этот день. Нам прочла учительница грозный, краткий

А разве ты не думаешь о прежнем? …Над чайханой горели огоньки. Бараньим жиром и железным стержнем пылающие

А наши судьбы, помыслы и слава, мечты, надежды, радость и беда — сейчас еще расплавленная лава, текущая

Тем не менее приснилось что-то. …Но опять колесный перестук. После неожиданного взлета я на землю опускаюсь вдруг.

Я все плачу — я все плачу — плачу за каждый шаг. Но вдруг — бывает!— я хочу пожить денек за так.

Мне жалко радостей ребячьих, которых больше в мире нет,- одесских бубликов горячих, дешевых маковых конфет.

В кибитках у колодцев ночевать случалось и неделями подряд. Хозяева укладывали спать ногами к Мекке,—

Есть в Восточной Сибири деревня Кукой горстка изб над таежной рекой. За деревней на взгорье — поля и

Милые трагедии Шекспира! Хроники английских королей! Звон доспехов, ликованье пира, мрак, и солнце, и

Первый шорох, первый голос первого дрозда. Вспыхнула и откололась поздняя звезда. Все зарделось, задрожало…

Какая осень! Дали далеки. Струится небо, землю отражая. Везут медленноходые быки тяжелые телеги урожая.

Стихи должны поэту сниться по сотне памятных примет. Как пешеходу в зной — криница, глухому — утренняя

Вошла в мою душу откуда-то с тыла. Никто и не ждал и не думал о ней. Но вдруг оказалось: душа не остыла

Коптилки мигающий пламень. Мы с Диккенсом в доме одни. Во мраке горят перед нами больших ожиданий огни.

Я хожу широким шагом, стукну в дверь, так будет слышно, крупным почерком пишу. Приглядел бы ты за мною

Я в комнате той, на диване промятом, где пахнет мастикой и кленом сухим, наполненной музыкой и закатом

Крутой обрыв родной земли, летящий косо к океану, от синевы твоей вдали тебя я помнить не устану.

…На скрещенье путей непреложных дом возник из сырой темноты. В этой комнате умер художник, и соседи свернули холсты.

Если было б мне теперь восемнадцать лет, я охотнее всего отвечала б: нет! Если было б мне теперь года

Светлые, прозрачные глаза твердости остывшего металла… Не о вас ли много лет назад, смолоду, я думала, мечтала?

Все сделанное человеком рассказывает нам о нем, отмечено не только веком, не только годом — каждым днем.

…И впервые мы проснулись рядом смутным утром будничного дня. Синим-синим, тихим-тихим взглядом ты глядел

Я замечаю, как мчится время. Маленький парень в лошадки играет, потом надевает шинель, и на шлеме красная

Слезу из глаз, как искру из кремня, хорошим словом высечь — что за диво! Не в этом дело. Слово — не огниво

Забайкалье. Зарево заката. Запоздалый птичий перелет. Мой попутчик, щурясь хитровато, мятные леденчики сосет.

Когда гуляют молния и гром, когда гроза захлестывает дом, в тепле постельном, в смутном полусне одно

Мне предначертано в веках, из дома изгнанной войною, пройти с ребенком на руках чужой лесистой стороною

Осыпаются листья, в которых затаился и жил для меня еле слышный, немолкнущий шорох отгремевшего майского дня.

Рабочий катерок мотало от Лиственничной до Котов. Дождем туманным застилало красу высоких берегов.

Будний день похож на воскресенье. На душе ни тягот, ни обид. За окном смятение весеннее, розовый исаакиевский гранит.

Опять хожу по улицам и слышу, как сердце тяжелеет от раздумья и как невольно произносят губы еще родное

В. Луговскому Улицей летает неохотно мартовский усталый тихий снег. Наши двери притворяет плотно, в наши

За какие такие грехи не оставшихся в памяти дней все трудней мне даются стихи, что ни старше душа, то трудней.

Уснул, мое сокровище, не встанет ото сна. Не выветрилась кровь еще, земля еще красна. И новая трава еще

Колокольный звон над Римом кажется почти что зримым,- он плывет, пушист и густ, он растет, как пышный куст.

Осенний ветер пахнет снегом, неверным, первым и сырым. Привыкши к ветреным ночлегам, мы в теплом доме

По всей земле, во все столетья, великодушна и проста, всем языкам на белом свете всегда понятна красота.

Идет спектакль,- испытанное судно, покинув берег, в плаванье идет. Бесповоротно, слаженно и трудно, весь

Высокочтимые Капулетти, глубокоуважаемые Монтекки, мальчик и девочка — это дети, В мире прославили вас навеки!

Лес расписан скупой позолотой, весела и бесстрашна душа, увлеченная странной заботой, существующая не спеша.

Опять они поссорились в трамвае, не сдерживаясь, не стыдясь чужих… Но, зависти невольной не скрывая

Летний день заметно убывает. Августовский ветер губы сушит. Мелких чувств на свете не бывает.

Да останутся за плечами иссык-кульские берега, ослепительными лучами озаряемые снега, и вода небывалой

Над полем медленно и сонно заката гаснет полоса. Был день, как томик Стивенсона, где на обложке паруса.