Стихи Маргариты Алигер
Крутой обрыв родной земли, летящий косо к океану, от синевы твоей вдали тебя я помнить не устану.
Если было б мне теперь восемнадцать лет, я охотнее всего отвечала б: нет! Если было б мне теперь года
Что не по нас — мы скажем иногда: — При коммунизме будет по-другому.— А по-какому? Движутся года.
Люди мне ошибок не прощают. Что же, я учусь держать ответ. Легкой жизни мне не обещают телеграммы утренних газет.
Летний день заметно убывает. Августовский ветер губы сушит. Мелких чувств на свете не бывает.
Над полем медленно и сонно заката гаснет полоса. Был день, как томик Стивенсона, где на обложке паруса.
Все сделанное человеком рассказывает нам о нем, отмечено не только веком, не только годом — каждым днем.
Я замечаю, как мчится время. Маленький парень в лошадки играет, потом надевает шинель, и на шлеме красная
В южном городе был день морозный. Море поседело в этот день. Нам прочла учительница грозный, краткий
А наши судьбы, помыслы и слава, мечты, надежды, радость и беда — сейчас еще расплавленная лава, текущая
С пулей в сердце я живу на свете. Мне еще нескоро умереть. Снег идет. Светло. Играют дети. Можно плакать
Сквозь перезревающее лето паутинки искрами летят. Жарко. Облака над сельсоветом белые и круглые стоят.
Забайкалье. Зарево заката. Запоздалый птичий перелет. Мой попутчик, щурясь хитровато, мятные леденчики сосет.
Мне предначертано в веках, из дома изгнанной войною, пройти с ребенком на руках чужой лесистой стороною
Мне жалко радостей ребячьих, которых больше в мире нет,- одесских бубликов горячих, дешевых маковых конфет.
Есть в Восточной Сибири деревня Кукой горстка изб над таежной рекой. За деревней на взгорье — поля и
И все-таки настаиваю я, и все-таки настаивает разум: виновна ли змея в том, что она змея, иль дикобраз
Мы будем суровы и откровенны. Мы лампу закроем газетным листом. О самом прекрасном, о самом простом разговаривать будем мы.
Все мне снится: весна в природе. Все мне снится: весны родней, легкий на ногу, ты проходишь узкой улицею моей.
Рабочий катерок мотало от Лиственничной до Котов. Дождем туманным застилало красу высоких берегов.
Опять хожу по улицам и слышу, как сердце тяжелеет от раздумья и как невольно произносят губы еще родное
Первый шорох, первый голос первого дрозда. Вспыхнула и откололась поздняя звезда. Все зарделось, задрожало…
Стихи должны поэту сниться по сотне памятных примет. Как пешеходу в зной — криница, глухому — утренняя
Как странно томит нежаркое лето звучаньем, плывущим со всех сторон, как будто бы колокол грянул где-то
Я хочу быть твоею милой. Я хочу быть твоею силой, свежим ветром, насущным хлебом, над тобою летящим небом.
Подживает рана ножевая. Поболит нет-нет, а все не так. Подживает, подавая знак: — Подымайся!
За какие такие грехи не оставшихся в памяти дней все трудней мне даются стихи, что ни старше душа, то трудней.
Колокольный звон над Римом кажется почти что зримым,- он плывет, пушист и густ, он растет, как пышный куст.
Коптилки мигающий пламень. Мы с Диккенсом в доме одни. Во мраке горят перед нами больших ожиданий огни.
Я в комнате той, на диване промятом, где пахнет мастикой и кленом сухим, наполненной музыкой и закатом
Я вижу в окно человека, который идет не спеша по склону двадцатого века, сухую листву вороша.
У вас, наверно, осень хороша! Легко откинув голову без шапки, пройти бы мне аллеей, вороша сухой листвы
Этого года неяркое лето. В маленьких елках бревенчатый дом. Август, а сердце еще не согрето.
По всей земле, во все столетья, великодушна и проста, всем языкам на белом свете всегда понятна красота.
Высокочтимые Капулетти, глубокоуважаемые Монтекки, мальчик и девочка — это дети, В мире прославили вас навеки!
…На скрещенье путей непреложных дом возник из сырой темноты. В этой комнате умер художник, и соседи свернули холсты.
Светлые, прозрачные глаза твердости остывшего металла… Не о вас ли много лет назад, смолоду, я думала, мечтала?
Несчетный счет минувших дней неужто не оплачен? …Мы были во сто крат бедней и во сто крат богаче.
Мне новый день — как новый человек, с другим характером, другой судьбою. Он вышел рано. Гор, морей и
Уже сентябрь за окном, уже двенадцать дней подряд все об одном и об одном дожди-заики говорят.
Опять они поссорились в трамвае, не сдерживаясь, не стыдясь чужих… Но, зависти невольной не скрывая
Да останутся за плечами иссык-кульские берега, ослепительными лучами озаряемые снега, и вода небывалой
…И впервые мы проснулись рядом смутным утром будничного дня. Синим-синим, тихим-тихим взглядом ты глядел
Слезу из глаз, как искру из кремня, хорошим словом высечь — что за диво! Не в этом дело. Слово — не огниво
Прошу тебя, хоть снись почаще мне. Так весело становится во сне, так славно, словно не было и нет нагроможденных
А разве ты не думаешь о прежнем? …Над чайханой горели огоньки. Бараньим жиром и железным стержнем пылающие
Тем не менее приснилось что-то. …Но опять колесный перестук. После неожиданного взлета я на землю опускаюсь вдруг.
Прошли года, затягивая шрамы, как след в песке — касание волны, и пряничные вяземские храмы стоят, как
Тополей влюбленное цветенье вдоль по Ленинградскому шоссе… Первое мое стихотворенье на твоей газетной
Когда гуляют молния и гром, когда гроза захлестывает дом, в тепле постельном, в смутном полусне одно