Стихи Михаила Лермонтова

Дай бог, чтоб ты не соблазнялся Приманкой сладкой бытия, Чтоб дух твой в небо не умчался, Чтоб не иссякла

(Повесть. 1830 год.) Вступление Осенний день тихонько угасал На высоте гранитных шведских скал.

Не говори: одним высоким Я на земле воспламенен, К нему лишь с чувством я глубоким Бужу забытой лиры звон;

На жизнь надеяться страшась, Живу, как камень меж камней, Излить страдания скупясь: Пускай сгниют в груди моей.

«Душа телесна!» – ты всех уверяешь смело; Я соглашусь, любовию дыша: Твое прекраснейшее тело – Не что

Темно. Всё спит. Лишь только жук ночной Жужжа в долине пролетит порой; Из-под травы блистает червячок

I Я долго был в чужой стране, Дружин Днепра седой певец, И вдруг пришло на мысли мне К ним возвратиться наконец.

Прими, прими мой грустный труд[1] И, если можешь, плачь над ним; Я много плакал – не придут Вновь эти

1 Ты идешь на поле битвы, Но услышь мои молитвы, Вспомни обо мне. Если друг тебя обманет, Если сердце

Как-то раз перед толпою Соплеменных гор У Казбека с Шат-горою[1] Был великий спор. «Берегись!

Воет ветр и свистит пред недальной грозой; По морю, на темный восток, Озаряемый молньей, кидаем волной

Да тень твою никто не порицает, Муж рока! Ты с людьми, что над тобою рок; Кто знал тебя возвесть, лишь

О грезах юности томим воспоминаньем, С отрадой тайною и тайным содроганьем, Прекрасное дитя, я на тебя

Не робей, краса младая, Хоть со мной наедине; Стыд ненужный отгоняя, Подойди — дай руку мне.

Опять, опять я видел взор твой милый, Я говорил с тобой. И мне былое, взятое могилой, Напомнил голос твой.

Скажи мне: где переняла Ты обольстительные звуки И как соединить могла Отзывы радости и муки?

Забудь опять Свои надежды; Об них вздыхать Судьба невежды; Она дитя: Не верь на слово; Она шутя Полюбит снова;

Когда Рафаэль вдохновенный Пречистой девы лик священный Живою кистью окончал,- Своим искусством восхищенный

За все, за все тебя благодарю я: За тайные мучения страстей, За горечь слез, отраву поцелуя, За месть

Поцелуями прежде считал Я счастливую жизнь свою, Но теперь я от счастья устал, Но теперь никого не люблю.

Я счастлив! — тайный яд течёт в моей крови, Жестокая болезнь мне смертью угрожает!.. Дай бог, чтоб так

Над морем красавица-дева сидит; И, к другу ласкаяся, так говорит: «Достань ожерелье, спустися на дно;

1 Мы пьем из чаши бытия С закрытыми очами, Златые омочив края Своими же слезами; 2 Когда же перед смертью

Известно, по крайней мере должно бы было быть известно, что во всех странах католического исповедания

Глава I Then burst her heart in one long shriek, And to the earth she fell like stone Or statue from

«Ах, брат! Ах, брат! Стыдись, мой брат! Обеты теплые с мольбами Забыл ли? Год тому назад Мы были нежными

Les poètes ressemblent aux ours, qui se nourrissent en suçant leur patte. Inédit. [1] (Комната писателя;

Не думай, чтоб я был достоин сожаленья, Хотя теперь слова мои печальны; – нет; Нет! Все мои жестокие

Мы случайно сведены судьбою, Мы себя нашли один в другом, И душа сдружилася с душою, Хоть пути не кончить

Мое грядущее в тумане, Былое полно мук и зла… Зачем не позже иль не ране Меня природа создала?

Я зрел во сне, что будто умер я; Душа, не слыша на себе оков Телесных, рассмотреть могла б яснее Весь

Ликуйте, друзья, ставьте чаши вверх дном, Пейте! На пиру этой жизни, как здесь на моем, Не робейте!

Послушай, быть может, когда мы покинем Навек этот мир, где душою так стынем, Быть может, в стране, где

Хоть бегут по струнам моим звуки веселья, Они не от сердца бегут; Но в сердце разбитом есть тайная келья

Кто б ни был ты, печальный мой сосед, Люблю тебя, как друга юных лет, Тебя, товарищ мой случайный, Хотя

По произволу дивной власти Я выкинут из царства страсти, Как после бури на песок Волной расшибенный челнок.

Царю небесный! Спаси меня От куртки тесной, Как от огня. От маршировки Меня избавь, В парадировки Меня не ставь.

Простосердечный сын свободы, Для чувств он жизни не щадил; И верные черты природы Он часто списывать любил.

Пускай толпа клеймит презреньем Наш неразгаданный союз, Пускай людским предубежденьем Ты лишена семейных уз.

Слепец, страданьем вдохновенный, Вам строки чудные писал, И прежних лет восторг священный, Воспоминаньем

Ты слишком для невинности мила, И слишком ты любезна, чтоб любить! Полмиру дать ты счастье бы могла

Я видел вас: холмы и нивы, Разнообразных гор кусты, Природы дикой красоты, Степей глухих народ счастливый

Не ты, но судьба виновата была, Что скоро ты мне изменила, Она тебе прелести женщин дала, Но женское

Я видел раз её в весёлом вихре бала; Казалось, мне она понравиться желала; Очей приветливость, движений

Как дух отчаянья и зла, Мою ты душу обняла; О! для чего тебе нельзя Ее совсем взять у меня?

Собранье зол его стихия. Носясь меж дымных облаков, Он любит бури роковые, И пену рек, и шум дубров.

I Чума явилась в наш предел; Хоть страхом сердце стеснено, Из миллиона мертвых тел Мне будет дорого одно.

Если б мы не дети были, Если б слепо не любили, Не встречались, не прощались, Мы с страданьем бы не знались.

С минуту лишь с бульвара прибежав, Я взял перо – и, право, очень рад, Что плод над ним моих привычных

Жила грузинка молодая, В гареме душном увядая; Случилось раз: Из черных глаз Алмаз любви, печали сын, Скатился;