Стихи Ольги Седаковой

Где победитель ляжет без вести, упав, как маленький, ничком в пласты сбивающейся извести, на напряженное

Вот она, строгая жизнь, посмотри, на прорехе прореха, зеркало около губ, эхо, глядящее в эхо.

I Мне снилось, как будто настало прощанье и встало над нашей смущенной водой. И зренье мешалось, как

Сюита пейзажей 1. Родник И первую – тем, кто толпится у входа, из внутренних глаз улыбаясь тебе, и пьет

Уж звездное небо уносит на запад и Кассиопеи бледнеет орлица – вот-вот пропадет, но, как вышивки раппорт

Поэт есть тот, кто хочет то, что все хотят хотеть. Как белка в колесе, он крутит свой вообразимый рок.

Только увижу путника в одежде светлой, белой – что нам делать, куда деваться? Только увижу белую одежду

1 В неизвестной высоте небесной, там, где некого искать, звезды движутся шеренгой тесной, продолжая вовлекать

И в предчувствии мы проживаем то, чего жить не придется. Великую славу. Брачную ночь. Премудрую, бодрую старость.

Где-нибудь в углу запущенной болезни можно наблюдать, удерживая плач, как кидает свет, который не исчезнет

Я жизнь в порыве жить. Из горла закипая, побегом выбегаю к живым в порыве жить. Сквозняк за рукавом.

− Ты думаешь, блуждая по кругам неравного страданья, я отдам весь ад и грех за вечное забвенье?

И перед ним водой смущенной толпятся темные слова… Он глаз не поднимает – и вода глаза отводит.

Никогда, о Господи мой Боже, этот ветер, знающий, как мы, эту вечно чующую кожу я не выну из глубокой тьмы.

За Крестопоклонной, как дело пойдет к тому, чтобы все повернуло обратно, и желчь, начиная казаться, как

Мальчик, старик и собака. Может быть, это надгробье женщины или старухи. Откуда нам знать, кем человек

Несчастен, кто беседует с гостем и думает о завтрашнем деле; несчастен, кто делает дело и думает, что

Позову, и сердце радо: мята, мед, имбирь и тмин. Дней скудеющих услада, гость земли, Вениамин.

I Тот, кто ехал так долго и так вдалеке, просыпаясь, и вновь засыпая, и снясь жизнью маленькой, тающей

1 Больной просыпался. Но раньше, чем он, вставала огромная боль головная, как бурю внутри протрубивший тритон.

Полночные капли гурьба за гурьбой гудели у стекол: сестрица, а кто там? Там старый поэт. Он в кресле

В незапамятных зимах, в неназванных, в их ларцах, полюбивших молчать, как зрачок в роговицах топазовых

Ты всё – как сердце после бега, невиданное торжество, ты жизнь, живая до того, что стонешь, глядя из

Он быстро спал, как тот, кто взял хороший посох – и идет сказать о том, как он искал, и не нашел, и снова ждет;

В стеклянной храминке, потом в румяной туче полупрозрачного плода мгла осени, как зернышко, лежит.

Отвернувшись, в широком большом покрывале стоит она. Кажется, тополь рядом с ней. Это кажется.

Лодка летит по нижней влажной лазури, небо быстро темнеет и глазами другого сапфира глядит. Знаешь что?

Поют, бывало, убеждают, что время спать, и на ходу мотают шерсть, и небо убегает в свою родную темноту.

Мне часто снится смерть и предлагает какую-то услугу. И когда, не разобравшись, говорю я: нет!

1 Что делает он там, где нет его? Где вечным ливнем льется существо, как бедный плащик, обмывая прах

Черной раковиной с кромкой, черной шалью костяной обернись, душа пророка! Увлажнили флейты око, слух

По стране давнопрошедшей ходит память и не знает, кем назваться, как виниться и в какую дверь стучать…

Если воздух внести на руках, как ребенка грудного, в зацветающий куст, к недающимся розам, к сурово отвечающим

Уже не оставалось никого: ни мальчика, глядящего на воду, когда другие мальчики играют, и видящего странные

Мы приезжали на велосипедах к погосту восемнадцатого века, мы не клялись, но взрослые не знали, и это

Нина, во сне ли, в уме ли, какой-то старинной дорогой шли мы однажды, как мне показалось, вдоль многих

Крыши, поднятые по краям, как удивленные брови: Что вы? неужели? рад сердечно! Террасы, с которых вечно

Отче Александр, никто не знает здесь о том, что там. Вряд ли кто-то называет то, что сердце забывает

Вся красота, когда смеется небо, и вздох земли, когда сбегает снег, – все это ляжет вместе, как солома

Вот они, в нишах, бухие, кривые, в разнообразных чирьях, фингалах, гематомах (– ничего, уже не больно!

Я имя твое отложу про запас, про святочный сон в золотой канители: судьба удалась, и пурга улеглась

Когда, раздвигая языческий лес, охотница выйдет на воздух открытый, и тени сбегают, как влага с небес

Летят имена из волшебного рога, но луг выбирает язык: разумный – он разума азбуку трогал, безумный –

– Как упавшую руку, я приподнимаю сиянье, и как гибель стою, и ее золотые края, переполнив, целую.

Есть странная привязанность к земле, нелюбящей; быть может, обреченной. И ни родной язык, в его молочной

Женщина в зеркало смотрит: что она видит – не видно; вряд ли там что-нибудь есть. Впрочем, зачем же тогда

По белому пути, по холодному звездному облаку, говорят, они ушли и мы уйдем когда-то: с камня на камень

Сергею Аверинцеву Когда на востоке вот-вот загорится глубина ночная, земля начинает светиться, возвращая

Кто, когда, зачем, какой малярной кистью провел по этим чертам, бессмысленным, бывало, как небо, без

Что белеется на горе зеленой? А. С. Пушкин 1. ОБИДА Что же ты, злая обида? я усну, а ты не засыпаешь