Стихи Осипа Мандельштама

Золотистого меда струя из бутылки текла Так тягуче и долго, что молвить хозяйка успела: Здесь, в печальной

За гремучую доблесть грядущих веков, За высокое племя людей — Я лишился и чаши на пире отцов, И веселья

Отравлен хлеб, и воздух выпит: Как трудно раны врачевать! Иосиф, проданный в Египет, Не мог сильнее тосковать.

Обороняет сон мою донскую сонь, И разворачиваются черепах манёвры — Их быстроходная, взволнованная бронь

— Как этих покрывал и этого убора Мне пышность тяжела средь моего позора! — Будет в каменной Трезене

О, как мы любим лицемерить И забываем без труда То, что мы в детстве ближе к смерти, Чем в наши зрелые года.

— Я писать умею: отчего же Говорят, что буквы непохожи, Что не буквы у меня — кривули? С длинными хвостами загогули?

Все чуждо нам в столице непотребной: Ее сухая черствая земля, И буйный торг на Сухаревке хлебной, И страшный

На страшной высоте блуждающий огонь! Но разве так звезда мерцает? Прозрачная звезда, блуждающий огонь,-

Бессонница. Гомер. Тугие паруса. Я список кораблей прочел до середины: Сей длинный выводок, сей поезд

Есть целомудренные чары — Высокий лад, глубокий мир, Далеко от эфирных лир Мной установленные лары.

Паденье — неизменный спутник страха, И самый страх есть чувство пустоты. Кто камни нам бросает с высоты

На розвальнях, уложенных соломой, Едва прикрытые рогожей роковой, От Воробьевых гор до церковки знакомой

Рассеян утренник тяжелый, На босу ногу день пришел; А на дворе военной школы Играют мальчики в футбол.

Смутно дышащими листьями Черный ветер шелестит, И трепещущая ласточка B темном небе круг чертит.

Из полутёмной залы, вдруг, Ты выскользнула в лёгкой шали — Мы никому не помешали, Мы не будили спящих

Ночь. Дорога. Сон первичный Соблазнителен и нов… Что мне снится? Рукавичный Снегом пышущий Тамбов, Или

Довольно кукситься! Бумаги в стол засунем! Я нынче славным бесом обуян, Как будто в корень голову шампунем

Обиженно уходят на холмы, Как Римом недовольные плебеи, Старухи овцы — черные халдеи, Исчадье ночи в

В Петрополе прозрачном мы умрем, Где властвует над нами Прозерпина. Мы в каждом вздохе смертный воздух

Еще не умер ты, еще ты не один, Покуда с нищенкой-подругой Ты наслаждаешься величием равнин И мглой

Среди лесов, унылых и заброшенных, Пусть остается хлеб в полях нескошенным! Мы ждем гостей незваных и

Здесь, на твёрдой площадке яхт-клуба, Где высокая мачта и спасательный круг, У южного моря, под сенью

Художник нам изобразил Глубокий обморок сирени И красок звучные ступени На холст как струпья положил.

Айя-София,- здесь остановиться Судил Господь народам и царям! Ведь купол твой, по слову очевидца, Как

Образ твой, мучительный и зыбкий, Я не мог в тумане осязать. «Господи!»- сказал я по ошибке, Сам того

На откосы, Волга, хлынь, Волга, хлынь, Гром, ударь в тесины новые, Крупный град, по стеклам двинь, —

Заблудился я в небе — что делать? Тот, кому оно близко,- ответь! Легче было вам, Дантовых девять Атлетических

О временах простых и грубых Копыта конские твердят. И дворники в тяжелых шубах На деревянных лавках спят.

Твоё чудесное произношенье — Горячий посвист хищных птиц; Скажу ль: живое впечатленье Каких-то шелковых зарниц.

Из омута злого и вязкого Я вырос, тростинкой шурша, И страстно, и томно, и ласково Запретною жизнью дыша.

Пусть имена цветущих городов Ласкают слух значительностью бренной. Не город Рим живет среди веков, А

Твоя весёлая нежность Смутила меня: К чему печальные речи, Когда глаза Горят, как свечи, Среди белого дня?

Осенний сумрак — ржавое железо Скрипит, поёт и разьедает плоть… Что весь соблазн и все богатства Креза

Вот дароносица, как солнце золотое, Повисла в воздухе — великолепный миг. Здесь должен прозвучать лишь

Пусти меня, отдай меня, Воронеж: Уронишь ты меня иль проворонишь, Ты выронишь меня или вернешь,- Воронеж

Отверженное слово «мир» В начале оскорбленной эры; Светильник в глубине пещеры И воздух горных стран — эфир;

О, красавица Сайма, ты лодку мою колыхала, Колыхала мой челн, челн подвижный, игривый и острый, В водном

Холодок щекочет темя, И нельзя признаться вдруг, — И меня срезает время, Как скосило твой каблук.

Звук осторожный и глухой Плода, сорвавшегося с древа, Среди немолчного напева Глубокой тишины лесной…

Слух чуткий парус напрягает, Расширенный пустеет взор, И тишину переплывает Полночных птиц незвучный хор.

Сёстры тяжесть и нежность, одинаковы ваши приметы. Медуницы и осы тяжёлую розу сосут. Человек умирает.

В огромном омуте прозрачно и темно, И томное окно белеет; А сердце, отчего так медленно оно И так упорно тяжелеет?

Люблю под сводами седыя тишины Молебнов, панихид блужданье И трогательный чин, ему же все должны — У

Мне жалко, что теперь зима И комаров не слышно в доме Но ты напомнила сама О легкомысленной соломе.

Прославим, братья, сумерки свободы, Великий сумеречный год! В кипящие ночные воды Опущен грузный лес тенет.

Когда мозаик никнут травы И церковь гулкая пуста, Я в темноте, как змей лукавый, Влачусь к подножию креста.

Быть может, я тебе не нужен, Ночь; из пучины мировой, Как раковина без жемчужин, Я выброшен на берег твой.

Когда, соломинка, не спишь в огромной спальне И ждешь, бессонная, чтоб, важен и высок, Спокойной тяжестью,—

В пол-оборота, о печаль, На равнодушных поглядела. Спадая с плеч, окаменела Ложноклассическая шаль.