Стихи Петра Вяземского

Научи меня молиться, Добрый ангел, научи: Уст твоих благоуханьем Чувства черствые смягчи! Да во глубь

Пусть нежный баловень полуденной природы, Где тень душистее, красноречивей воды, Улыбку первую приветствует весны!

В воспоминаниях ищу я вдохновенья, Одною памятью живу я наизусть, И радости мои не чужды сожаленья, И

Южные звезды! Черные очи! Неба чужого огни! Вас ли встречают взоры мои На небе хладном бледной полночи?

Люблю вас, баденские тени, Когда чуть явится весна И, мать сердечных снов и лени, Еще в вас дремлет тишина;

Сошел на Брайтон мир глубокий, И, утомившись битвой дня, Спят люди, нужды и пороки, И только моря гул

Во имя хартии, свободы, Всего, чего у нас nie ma, {*} {* Нет (польск.). — Ред.} Что у людей одной породы

(Дорогою) Морского берега стена сторожевая, Дающая отбой бушующим волнам, В лазурной глубине подошву

Дивлюсь всегда тому счастливцу, Который, чуждый всех забот, Как подобает горделивцу, Самоуверенно живет.

Жизнь наша в старости — изношенный халат: И совестно носить его, и жаль оставить; Мы с ним давно сжились

Прекрасен здесь вид Эльбы величавой, Роскошной жизнью берега цветут, По ребрам гор дубрава за дубравой

Гонители моей невинной лени, Ко мне и льстивые, и строгие друзья! Благодарю за похвалы и пени, — Но не

От шума, от раздоров, Гостинных сплетен, споров, От важных дураков, Забавников докучных И вечных болтунов

Когда беседчикам Державин пред концом, Жилища своего не завещал в наследство, Он знал их твердые права

Сознаться должен я, что наши хрестоматы Насчет моих стихов не очень тороваты. Бывал и я в чести;

У Каченовского в лакейской Он храбро петушится вслух: Быть так! Но если он петух, То верно уж петух индейской.

Наш век нас освещает газом Так, что и в солнце нужды нет: Парами нас развозит разом Из края в край чрез

(Гомбург. Октябрь) Кокетничает осень с нами! Красавица на западе своем Последней ласкою, последними дарами

Поздравить с пасхой вас спешу я, И, вместо красного яйца, Портрет курносого слепца Я к вашим ножкам

Пред хором ангелов семья святая Поет небесну благодать, А здесь семья земная По дудке нас своей заставит

Из Гете Этим глазкам, черным глазкам, Стоит только раз мигнуть, Чтоб дома взорвать на воздух, Города

Американец и цыган, На свете нравственном загадка, Которого, как лихорадка, Мятежных склонностей дурман

Недаром, мимо всех живых и мертвецов, Он русским гением пожалован в Париже: Отделкой языка, сказать и

Российский Диоген лежит под сею кочкой: Тот в бочке прожил век, а наш свой прожил с бочкой.

Бесконечная Россия Словно вечность на земле! Едешь, едешь, едешь, едешь, Дни и версты нипочем!

На жизнь два ангела нам в спутники даны И в соглядатаи за нами: У каждого из них чудесной белизны Тетрадь

Когда, беснуясь, ваши братья На нас шлют ядры и проклятья И варварами нас зовут, — Назло Джон-Булю и

Томимся ль, странники, мы переходом дальним И много на пути за нами дней легло, — Под сумерками дни

Вопрос искусства для искусства Давно изношенный вопрос; Другие взгляды, мненья, чувства Дух современный

Что поднесетъ новорожденной милой Поэтъ, здоровіемъ и дарованьемъ хилой? Онъ поднесетъ ли вамъ нескладные

Для славы ты здоровья не жалеешь, Но берегись, недолго до греха; Над рифмою ты целый век потеешь, А там

Льстить любят многие; хвалить умеет редкой. Не в меру похвала опасней брани едкой. Усердья ложного подать

Игрок задорный, рок насмешливый и злобный Жизнь и самих людей подводит под сюркуп: Способный человек

Кинем печали! Боги нам дали Радость на час; Радость от нас Молний быстрее Быстро парит, Птичек резвее

Казалось мне: теперь служить могу, На здравый смысл, на честь настало время И без стыда несть можно службы

Где б ни был я в чужбине дальной, Мной никогда не позабыт Тот угол светлый и печальный, Где тихий ангел

Лукавый рок его обчел: Родился рано он и поздно, Жизнь одиночную прошел Он с современной жизнью розно.

1 Есть Карамзин, есть Полевой, — В семье не без урода. Вот вам в строке одной Исторья русского народа.

В журналах наших всех мыслителей исчисли. В журналах места нет от мыслей записных; В них недостатка нет;

В больнице общей нам, где случай, врач-слепец, Развел нас наобум и лечит наудачу, Скажи, что делаешь

Польской. Упалъ на дерзкія главы Громъ мести сильной и правдивой: Знамена, мстители Москвы, Шумятъ надъ

Презревши совести угрозу, Нас Фирс дарит плодом досуга своего; В стихах его находишь прозу, Но в прозе

Когда печали неотступной В тебе подымется гроза И нехотя слезою крупной Твои увлажатся глаза, Я и в то

В. И. Бухариной Не знаю я — кого, чего ищу, Не разберу, чем мысли тайно полны; Но что-то есть, о чем

Нам море нравится и манит нас равно Однообразием и вечной переменой: Смотрите, как теперь улыбчиво оно!

Лампадою ночной погасла жизнь моя, Себя, как мертвого, оплакиваю я. На мне болезни и печали Глубоко врезан

Сфинкс, не разгаданный до гроба, О нем и ныне спорят вновь; В любви его роптала злоба, А в злобе теплилась любовь.

…А стих александрийский?.. Уж не его ль себе я залучу? Извилистый, проворный, длинный, склизкий И с жалом

Был древний храм готического зданья, Пещера тьмы, унынья и молчанья. Узрел его художник молодой, Постиг

Володинька! вперед шагая, Владимир будешь: дай-то бог! Но по свету, мой друг, гуляя, Не замарай своих ты ног.