Такахама Кёси: Хокку
Любовью объят, иду напрямик через поле, раздвигая ромашки…
Нагнулся взглянуть на увядший цветок хризантемы — и овод тут как тут!
Облака по весне — будто огромная груда драгоценных камней…
Печеных бататов заказал я на десять сэн — оказалось так много!..
Прошлый год, этот год — будто годы на шест нанизали один к одному…
Скорбеть о весне — о жизни своей быстротечной безнадежно скорбеть…
Там, вдалеке, подросших саженцев листья шелестят на ветвях…
Цветочный базар. Роса горных тропок — мне тоже скоро по ним бродить…
Верно, угольщики дробят на горе головешки — отдается эхо…
Вот огни светляков, застигнутых ливнем вечерним, растворились во мгле…
Давнишний приятель одинокой старой сосны — ветер осенний…
И ты, шорох листьев, опадающих с зимних дерев, не смущай раздумий моих!..
Лишь за одной наблюдаю я в шумной стае пролетных уток…
Наконец превратился снегопад весенний — и вот рассеялась белая мгла.
Олений призыв в отдаленье звучит, затихая, — все печальней, печальней…
По отлогому склону, где желтые хаги в цвету, поезд ползет к перевалу…
Промерз до костей — на дворе постоялом ночую у берега Удзи…
Случайно заглянешь в лачугу на склоне горы — а там наряжают кукол…
Прозрачный воздух. Девочка маму зовет… Осенний день в Такахара.
Что там за люди под занавеской рогожной в рыбачьей лодке?..
Веет печалью от старинных ступеней храма — вокруг шиповник в цвету…
Вот и ты познаешь печаль, что извечно сокрыта в осени уходящей…
Драчливые петухи через речку перемахнули — от людей подальше…
Из-под сени ветвей выхожу на солнце — белеют маковые головки…
Нестерпимо блестит над крышей Кацура солнце — весенний рассвет…
Напев плясовой — о житейских делах немудреных в песне поется…
Облаками затянет вершину Такэ-горы — и вновь мне грустно…
Под ветром осенним поблекли, будто бы выцвели, струи фонтана…
Прошелся вдоль берега, фонариком высветив стаю дремлющих чаек…
Словно лес, поднялись на утес над гладью морскою камелий цветы…
«Темнеет уже!» — где-то рядом голос ребенка. Кончается осень.
С голых склонов горы спускаюсь вниз, на равнину, где ромашки цветут…
Верно, нам не прожить без тревоги, без вечной печали по весне уходящей…
Вот таким сохраню этот тронутый увяданьем цветок сурепки…
Дыма не видно — никто не сжигает в садах опавшие листья…
Исполинский клен листвою рдеет тревожно, готовый вспыхнуть…
Меж зимних гор затерявшаяся низина — в ней храм Хорюдзи…
Не с этой ли ночи за последние листья в саду принялся ливень?..
Одинокий жилец, я в доме фонарь зажигаю, подправляю фитиль…
По склону взбираюсь, муравьиные стежки топчу — тропинка в горах…
Прямо по молнии ходят босые крестьянки — заливное поле…
Скоро, скоро исчезнет и эта сухая листва, что кружит по саду…
То утонут в цветах, то блеснут меж стволов сосновых светлые нити дождя…
Ливень прошел, но по-прежнему не спадает духота весенней ночи…
Ветвь дикой розы в руках у меня согнулась и сломалась под ветром…
Все жду, что кукушка под луною сейчас запоет, — родные края…
Долго-долго висит одинокое облачко в небе, зацепившись за месяц…
К югу от Токио низко висит над землею зимнее солнце…
Мацумуси пищит. Мне все слышится: «Тятя, тятя!» Нету матери у сироты…
Неспешно ступает по заснеженной зимней бахче большая кошка…