Стихи Вознесенского Андрея

Я Мерлин, Мерлин. Я героиня самоубийства и героина. Кому горят мои георгины? С кем телефоны заговорили?

Ты меня на рассвете разбудишь, проводить необутая выйдешь. Ты меня никогда не забудешь. Ты меня никогда

Мы снова встретились, и нас везла машина грузовая. Влюбились мы — в который раз. Но ты меня не узнавала.

В человеческом организме девяносто процентов воды, как, наверное, в Паганини, девяносто процентов любви.

С иными мирами связывая, глядят глазами отцов дети — широкоглазые перископы мертвецов.

Мальчики с финками, девочки с «фиксами»… Две проводницы дремотными сфинксами… В вагоне спят рабочие

Мы — кочевые, мы — кочевые, мы, очевидно, сегодня чудом переночуем, а там — увидим! Квартиры наши конспиративны

Кто мы — фишки или великие? Гениальность в крови планеты. Нету «физиков», нету «лириков» — Лилипуты или поэты!

Прибегала в мой быт холостой, задувала свечу, как служанка. Было бешено хорошо и задуматься было ужасно!

Бани! Бани! Двери — хлоп! Бабы прыгают в сугроб. Прямо с пылу, прямо с жару — Ну и ну! Слабовато Ренуару

На суде, в раю или в аду скажет он, когда придут истцы: «Я любил двух женщин как одну, хоть они совсем

Левый крайний! Самый тощий в душевой, Самый страшный на штрафной, Бито стекол — боже мой! И гераней…

— Мама, кто там вверху, голенастенький — руки в стороны — и парит? — Знать, инструктор лечебной гимнастики.

Вам Маяковский что-то должен. Я отдаю. Вы извините — он не дожил. Определяет жизнь мою платить за Лермонтова

Судьба, как ракета, летит по параболе Обычно — во мраке и реже — по радуге. Жил огненно-рыжий художник

Мордеем, друг. Подруги молодеют. Не горячитесь. Опробуйте своей моделью как «анти» превращается в античность.

Сложи атлас, школярка шалая,- мне шутить с тобою легко,- чтоб Восточное полушарие на Западное легло.

Любите при свечах, танцуйте до гудка, живите — при сейчас, любите — при когда? Ребята — при часах, девчата

Ты кричишь, что я твой изувер, и, от ненависти хорошея, изгибаешь, как дерзкая зверь, голубой позвоночник и шею.

Когда ты была во мне точкой (отец твой тогда настаивал), мы думали о тебе, дочка,— оставить или не оставить?

Ко мне является Флоренция, фосфоресцируя домами, и отмыкает, как дворецкий, свои палаццо и туманы.

Вечером, ночью, днем и с утра благодарю, что не умер вчера. Пулей противника сбита свеча. Благодарю за

Не отрекусь от каждой строчки прошлой — от самой безнадежной и продрогшей из актрисуль. Не откажусь от

Хоронила Москва Шукшина, хоронила художника, то есть хоронила Москва мужика и активную совесть.

Нам, как аппендицит, поудаляли стыд. Бесстыдство — наш удел. Мы попираем смерть. Ну, кто из нас краснел?

Загляжусь ли на поезд с осенних откосов, забреду ли в вечернюю деревушку — будто душу высасывают насосом

Я — семья Во мне как в спектре живут семь «я», невыносимых, как семь зверей А самый синий свистит в свирель!

Нос растет в течение всей жизни (Из научных источников) Вчера мой доктор произнес: «Талант в вас, может

Словно гоголевский шнобель, над страной летает Мобель. Говорит пророк с оглобель: «Это Мобель, Мобель

Можно и не быть поэтом Но нельзя терпеть, пойми, Как кричит полоска света, Прищемленная дверьми!

Мы, как сосуды, налиты синим, зеленым, карим, друг в друга сутью, что в нас носили, перетекаем.

Не возвращайтесь к былым возлюбленным, былых возлюбленных на свете нет. Есть дубликаты — как домик убранный

Я — двоюродная жена. У тебя — жена родная! Я сейчас тебе нужна. Я тебя не осуждаю. У тебя и сын и сад.

Травят зайца. Несутся суки. Травля! Травля! Сквозь лай и гам. И оранжевые кожухи апельсинами по снегам.

Их величеством поразвлечься прет народ от Коломн и Клязьм. «Их любовница — контрразведчица англо-шведско-немецко-греческая…» Казнь!

Подгулявшей гурьбою Все расселись. И вдруг — Где двое?! Нет двух! Может, ветром их сдуло? Посреди кутежа

Бегите — в себя, на Гаити, в костелы, в клозеты, в Египты — Бегите! Ревя и мяуча, машинные толпы дымятся: «Мяса!

Стихи не пишутся — случаются, как чувства или же закат. Душа — слепая соучастница. Не написал — случилось так.

Мой моряк, мой супруг незаконный! Я умоляю тебя и кляну — сколько угодно целуй незнакомок. Всех полюби.

Сирень похожа на Париж, горящий осами окошек. Ты кисть особняков продрогших серебряную шевелишь.

Живет у нас сосед Букашкин, в кальсонах цвета промокашки. Но, как воздушные шары, над ним горят Антимиры!

«Баллада? О точке?! О смертной пилюле?!.» Балда! Вы забыли о пушкинской пуле! Что ветры свистали, как

На окно ко мне садится в лунных вензелях алюминиевая птица — вместо тела фюзеляж и над ее шеей гайковой

Москва завалена арбузами. Пахнуло волей без границ. И веет силой необузданной Оот возбужденных продавщиц.

Запомни этот миг. И молодой шиповник. И на Твоем плече прививку от него. Я — вечный Твой поэт и вечный

Я тебя разлюблю и забуду, когда в пятницу будет среда, когда вырастут розы повсюду, голубые, как яйца

Мимо санатория реют мотороллеры. За рулем влюбленные — как ангелы рублевские. Фреской Благовещенья, резкой

Он приплыл со мной с того берега, заблудившись в лодке моей. Не берут его в муравейники. С того берега муравей.

Мы — тамтамы гомеричные с глазами горемычными, клубимся, как дымы,— мы… Вы — белы, как холодильники

Лик ваш серебряный, как алебарда. Жесты легки. В вашей гостинице аляповатой в банке спрессованы васильки.