Стихи Ахмадулиной Беллы
Я школу Гнесиных люблю, пока влечет меня прогулка по снегу, от угла к углу, вдоль Скатертного переулка.
В ночи непроходимой, беспросветной являлась смерть больной душе моей и говорила мне — За мною следуй!
Я помню изгородь под инеем. Снег падал тихо и светло. Кричит петух — и вспоминаю я мое гурийское село.
Что сделалось? Зачем я не могу, уж целый год не знаю, не умею слагать стихи и только немоту тяжелую в
Когда б я не любил тебя — угрюмым, огромным бредом сердца и ума, — я б ждал тебя, и предавался думам
Мчится Конь — без дорог, отвергая дорогу любую. Вслед мне каркает ворон злоокий: живым я не буду.
О, уезжай! Играй, играй в отъезд. Он нас не разлучает. Ты — это я. И где же грань, что нас с тобою различает?
Я птицей был, мне разрешалось, как в небо, ринуться в силок. Я ринулся — и все смешалось: Натэла, Цинандали
Опять нет снега у земли. Снег недоступен » диковин. Приемлю солнцепек зимы, облокотись о подоконник.
Грядущий день намечен был вчерне, насущный день так подходил для пенья, и четверо, достойных удивленья
Чиамария, Чиамария, отшумел этот дождик сполна. Ты такая смешная и маленькая. Чнамария, где ты спала?
Татарка девушка, сыграй на желтом бубне, здесь, возле рынка, где кричит баран. Татарка девушка, нарушим
Так, значит, как вы делаете, друга? Пораньше встав, пока темно-светло, открыв тетрадь, перо берете в
Пятнадцать мальчиков, а может быть, и больше, а может быть, и меньше, чем пятнадцать, испуганными голосами
Шел дождь-это чья-то простая душа пеклась о платане, чернеющем сухо. Я знал о дожде. Но чрезмерность
О Грузия, лишь по твоей вине, когда зима грязна и белоснежна, печаль моя печальна не вполне, не до конца
С гор и холмов, ни в чем не виноватых, к лугам спешил я, как учил ручей. Мой голос среди троп замысловатых
Все желтое становится желтей, и радуга семь раз желта над нами, и россыпь драгоценных желудей все копит
Вот к будке с газированной водой, всех автоматов баловень надменный, таинственный ребенок современный
Две девочки бросали георгины, бросали бережливо, иногда, и женщины устало говорили: — Цветы сегодня дороги
Лето заканчивается поспешно, лето заканчивается на дворе. Поспела ежевика, ежевика поспела и боярышник на горе.
Прост путь к свободе, к ясности ума — достаточно, чтобы озябли ноги. Осенние прогулки вдоль дороги располагают
Жила в покое окаянном, а все ж душа — белым-бела, и если кто-то океаном и был — то это я была.
Я сравнивал. Я точен был в расчетах. Я применял к предметам власть свою. Но с тайною стихов неизреченных
Как комната была велика! Она была, как земля, широка и глубока, как река. Я тогда не знал потолка выше
Я сам не знаю, что со мной творится: другой красы душа не понимает, и холм чужбины в зрении двоится
О стихи, я бы вас начинал, начиная любое движенье. Я бы с вами в ночи ночевал, я бы с вами вступал в
Вот сказки первые слова: орлы уснули, как орлята, и у орлов в часы заката ко сну клонится голова.
Ты — маленькая ростом. Я — высок. Ты — весела, но я зато — печален. На цыпочки ты встанешь — и висок
Друзья, победа и блаженство! О сновиденья произвола Художник ищет совершенства— неужто он его нашел?
Тебе тринадцать лет. О старость этих двух рук моих! О добрый мир земной, где детские уста всех арифметик
Мне вспоминать сподручней, чем иметь. Когда сей миг и прошлое мгновенье соединятся, будто медь и медь
Какой безумец празднество затеял и щедро Днем поэзии нарек? По той дороге, где мой след затерян, стекается
Сплетенье солнечное — чушь? Коварный ляпсус астрономов рассеянных! Мне дик и чужд недуг светил неосторожных.
Грозы и солнца перемирие, и облака несут утрату дождя — над всем: над пирамидами, над Хеттой, Мидией, Урарту.
Этот дом увядает, как лес… Но над лесом — присмотр небосвода, и о лесе печется природа, соблюдая его интерес.
Я, человек, уехавший из Грузии, боготворящий свой родимый край, колена преклонив, просить берусь я: дай
Впасть в обморок беспамятства, как плод, уснувший тихо средь ветвей и грядок, не сознавать свою живую
Меж деревьев и дач — тишина. Подметание улиц. Поливка. Море… поступь его тяжела. Кипарис… его ветка поникла.
За что мне все это? Февральской теплыни подарки, поблажки небес: то прилив, то отлив снегопада.
Когда наступит ночь и вычернит все камни и цветы вокруг, когда на небе месяц вычертит свой точный неразрывный
Замечаю: душа не прочна и прервется. Но как не заметить, что не надо, пора не пришла торопиться, есть
Вот я стою — ни женщина, ни девочка, и ветер меня гладит по плечам. Я — маленькая, маленькая веточка.
«Беговая», «Отрадное»… Радость и бег этих мест — не мои, не со мною. Чужеземец, озябший, смотрю я на
От этого порога до того работы переделал я немало. Чинары я сажал — в честь твоего лица, что мне увидеть
Последний день живу я в странном доме, чужом, как все дома, где я жила. Загнав зрачки в укрытие ладони
Смеясь, ликуя и бунтуя, в своей безвыходной тоске, в Махинджаури, под Батуми, она стояла на песке.
Ты говоришь — не надо плакать. А может быть, и впрямь, и впрямь не надо плакать — надо плавать в холодных реках.
Тем летним снимком на крыльце чужом как виселица, криво и отдельно поставленным, не приводящим в дом
Глубокий нежный сад, впадающий в Оку, стекающий с горы лавиной многоцветья. Начнёмте же игру, любезный друг, ау!