Стихи Ахмадулиной Беллы

Встает луна, и мстит она за муки надменной отдаленности своей. Лунатики протягивают руки и обреченно

О друзья, лишь поэзия прежде, чем вы, прежде времени, прежде меня самого, прежде первой любви, прежде

Снег аджаро-гурийских гор, моих гор родных. О, какой там большой простор, какой чистый родник!

Опять смеркается, и надо, пока не смерклось и светло, следить за увяданьем сада сквозь запотевшее окно.

Я тебя увенчаю короной, я тебе жемчугов надарю. Захочу я — и славой короткой, громкой славой тебя наделю.

Мне говорят: который год в твоем дому идет ремонт, и, говорят, спешит народ взглянуть на бодрый ход работ.

Молчат потухшие вулканы, на дно их падает зола. Там отдыхают великаны после содеянного зла.

I Солнце гуляет по-над берегами Иори, зной непомерный свершился, а день в половине. Лютое солнце спалило

Как никогда, беспечна и добра, я вышла в снег арбатского двора, а там такое было: там светало!

Ах, мало мне другой заботы, обременяющей чело, — мне маленькие самолеты все снятся, не пойму с чего.

Я знаю, все будет: архивы, таблицы… Жила-была Белла… потом умерла… И впрямь я жила! Я летела в Тбилиси

Кто же был так силен и умен? Кто мой голос из горла увел? Не умеет заплакать о нем рана черная в горле моем.

Увы, ущелие пустое! Давно ли в сетке гамака желтело платьице простое, как птица в глубине силка?

Помню — как вижу, зрачки затемню веками, вижу: о, как загорело все, что растет, и, как песнь, затяну

Как вникал я в твое многолетие, Мцхета. Прислонившись к тебе, ощущал я плечом мышцы трав и камней, пульсы

Так дурно жить, как я вчера жила, — в пустом пиру, где все мертвы друг к другу и пошлости нетрезвая жара

Странный гость побывал у меня в феврале. Снег занес, мою крышу еще — в январе, предоставив мне замкнутость

Свирель поет печально, стройно, и птица напрягает мускулы. О, как задумчиво и строго акация внимает музыке.

В окне, как в чуждом букваре, неграмотным я рыщу взглядом. Я мало смыслю в декабре, что выражен дождем и садом.

Стихотворения чудный театр, нежься и кутайся в бархат дремотный. Я ни при чем, это занят работой чуждых

Мир состоит из гор, из неба и лесов, мир-это только спор двух детских голосов. Земля в нем и вода, вопрос

Тень яблони живет на красивом лугу. Она дышит, пугливо меняет рисунок. Там же живет самшит, влюбленный

Чего еще ты ждешь и хочешь, время? Каких стихов ты требуешь, ответствуй! Дай мне покоя! И, покоем вея

Я школу Гнесиных люблю, пока влечет меня прогулка по снегу, от угла к углу, вдоль Скатертного переулка.

В ночи непроходимой, беспросветной являлась смерть больной душе моей и говорила мне — За мною следуй!

Я помню изгородь под инеем. Снег падал тихо и светло. Кричит петух — и вспоминаю я мое гурийское село.

Что сделалось? Зачем я не могу, уж целый год не знаю, не умею слагать стихи и только немоту тяжелую в

Когда б я не любил тебя — угрюмым, огромным бредом сердца и ума, — я б ждал тебя, и предавался думам

Мчится Конь — без дорог, отвергая дорогу любую. Вслед мне каркает ворон злоокий: живым я не буду.

О, уезжай! Играй, играй в отъезд. Он нас не разлучает. Ты — это я. И где же грань, что нас с тобою различает?

Я птицей был, мне разрешалось, как в небо, ринуться в силок. Я ринулся — и все смешалось: Натэла, Цинандали

Опять нет снега у земли. Снег недоступен » диковин. Приемлю солнцепек зимы, облокотись о подоконник.

Грядущий день намечен был вчерне, насущный день так подходил для пенья, и четверо, достойных удивленья

Чиамария, Чиамария, отшумел этот дождик сполна. Ты такая смешная и маленькая. Чнамария, где ты спала?

Татарка девушка, сыграй на желтом бубне, здесь, возле рынка, где кричит баран. Татарка девушка, нарушим

Так, значит, как вы делаете, друга? Пораньше встав, пока темно-светло, открыв тетрадь, перо берете в

Пятнадцать мальчиков, а может быть, и больше, а может быть, и меньше, чем пятнадцать, испуганными голосами

Шел дождь-это чья-то простая душа пеклась о платане, чернеющем сухо. Я знал о дожде. Но чрезмерность

О Грузия, лишь по твоей вине, когда зима грязна и белоснежна, печаль моя печальна не вполне, не до конца

С гор и холмов, ни в чем не виноватых, к лугам спешил я, как учил ручей. Мой голос среди троп замысловатых

Все желтое становится желтей, и радуга семь раз желта над нами, и россыпь драгоценных желудей все копит

Вот к будке с газированной водой, всех автоматов баловень надменный, таинственный ребенок современный

Две девочки бросали георгины, бросали бережливо, иногда, и женщины устало говорили: — Цветы сегодня дороги

Лето заканчивается поспешно, лето заканчивается на дворе. Поспела ежевика, ежевика поспела и боярышник на горе.

Прост путь к свободе, к ясности ума — достаточно, чтобы озябли ноги. Осенние прогулки вдоль дороги располагают

Жила в покое окаянном, а все ж душа — белым-бела, и если кто-то океаном и был — то это я была.

Я сравнивал. Я точен был в расчетах. Я применял к предметам власть свою. Но с тайною стихов неизреченных

Как комната была велика! Она была, как земля, широка и глубока, как река. Я тогда не знал потолка выше

Я сам не знаю, что со мной творится: другой красы душа не понимает, и холм чужбины в зрении двоится

О стихи, я бы вас начинал, начиная любое движенье. Я бы с вами в ночи ночевал, я бы с вами вступал в