Стихи Ильи Эренбурга

Мяли танки тёплые хлеба, И горела, как свеча, изба. Шли деревни. Не забыть вовек Визга умирающих телег

Она погибла, как играла, С улыбкой детской на лице. И только ниточка кораллов Напоминала о конце.

1 Когда она пришла в наш город, Мы растерялись. Столько ждать, Ловить душою каждый шорох И этих залпов

Да разве могут дети юга, Где розы блещут в декабре, Где не разыщешь слова «вьюга» Ни в памяти, ни в словаре

Белесая, как марля, мгла Скрывает мира очертанье, И не растрогает стекла Мое убогое дыханье.

Все за беспамятство отдать готов, Но не забыть ни звуков, ни цветов, Ни сверстников, ни смутного ребячества

Все простота: стекольные осколки, Жар августа и духота карболки, Как очищают от врага дорогу, Как отнимают

Нет, не сухих прожилок мрамор синий, Не роз вскипавших сладкие уста, Крылатые глаза — твои, Богиня, И пустота.

Я не знаю грядущего мира, На моих очах пелена. Цветок, я на поле брани вырос, Под железной стопой отзвенела

…И вот уж на верхушках елок Нет золотых и розовых огней. Январский день, ты был недолог, Короче самых

Девушки печальные о Вашем царстве пели, Замирая медленно в далеких алтарях. И перед Вашим образом о чем-то

Средь мотоциклетовых цикад Слышу древних баобабов запах. Впрочем, не такая ли тоска Обкарнала страусов на шляпы?

Не раз в те грозные, больные годы, Под шум войны, средь нищенства природы, Я перечитывал стихи Ронсара

1 В этих темных узеньких каналах С крупными кругами на воде, В одиноких и пустынных залах, Где так тихо-тихо

Дождь в Нагасаки бродит, разбужен, рассержен. Куклу слепую девочка в ужасе держит. Дождь этот лишний

Над Парижем грусть. Вечер долгий. Улицу зовут «Ищу полдень». Кругом никого. Свет не светит.

Ненависть — в тусклый январский полдень Лед и сгусток замерзшего солнца. Лед. Под ним клокочет река.

Те же румыны, газа свет холодный, бескровный, Вино тяжелое, как медь. И в сердце всё та же готовность

«Во Францию два гренадера…» Я их, если встречу, верну. Зачем только черт меня дернул Влюбиться в чужую страну?

Как дерево в большие холода, Ольха иль вяз, когда реки вода, Оцепенев, молчит и ходит вьюга, Как дерево

Умрет садовник, что сажает семя, И не увидит первого плода. О, времени обманчивое бремя! Недвижен воздух

Ты тронул ветку, ветка зашумела. Зеленый сон, как молодость, наивен. Утешить человека может мелочь: Шум

Есть задыханья, и тогда В провиденье грозы Не проступившие года Взметают пальцев зыбь. О, если б этот

На севере, в июле, после долгой разлуки, Я увидал — задымился вдали, Белой болотной ночью окутанный

1. Плющиха Значит, снова мечты о России — Лишь напрасно приснившийся сон; Значит, снова дороги чужие

Если ты к земле приложишь ухо, То услышишь — крыльями звеня, В тонкой паутине бьется муха, А в корнях

Чем расставанье горше и труднее, Тем проще каждодневные слова: Больного сердца праздные затеи.

Брожу по площадям унылым, опустелым. Еще смуглеют купола и реет звон едва-едва, Еще теплеет бедное тело

Привели и застрелили у Днепра. Брат был далеко. Не слышала сестра. А в Сибири, где уж выпал первый снег

Чай пила с постным сахаром, Умилялась и потела. Страшила смертными делами Свое веское тело.

В тихих прудах печали, Пугая одни камыши, Утром купались Две одиноких души. Но в полдень, когда влага

Сердце, это ли твой разгон! Рыжий, выжженный Арагон. Нет ни дерева, ни куста, Только камень и духота.

Есть время камни собирать, И время есть, чтоб их кидать. Я изучил все времена, Я говорил: «на то война»

В печальном парке, где дрожит зола, Она стоит, по-прежнему бела. Ее богиней мира называли, Она стоит

Где камня слава, тепло столетий? Европа — табор. И плачут дети. Земли обиды, гнездо кукушки.

Потеют сварщики, дымятся домны, Все высчитано — поле и полет, То век, как карлик с челюстью огромной

Бомбы осколок. Расщеплены двери. Все перепуталось — боги и звери. Груди рассечены, крылья отбиты.

Громкорыкого Хищника Пел великий Давид. Что скажу я о нищенстве Безпризорной любви? От груди еле отнятый

При первой встрече ты мне сказала: «Вчера Я узнала, что вы уезжаете… мы скоро расстанемся…» Богу было

Когда встают туманы злые И ветер гасит мой камин, В бреду мне чудится, Россия, Безлюдие твоих равнин.

Из-за деревьев и леса не видно. Осенью видишь, и вот что обидно: Как было много видно, но мнимо, Сколько

Там, где темный пруд граничит с лугом И где ночь кувшинками цветет, Рассекая воду, плавно, круг за кругом

Всё это шутка… Скоро весна придет. Этот год наши дети будут звать «Революцией», А мы просто скажем: «В

Что любовь? Нежнейшая безделка. Мало ль жемчуга и серебра? Милая, я в жизни засиделся, Обо мне справляются ветра.

В полдень было — шли солдат ряды. В ржавой фляжке ни глотка воды. На припеке — а уйти нельзя, — Обгорели

На ночь глядя выслали дозоры. Горя повидали понтонеры. До утра стучали пулеметы, Над рекой сновали самолеты

Как скучно в «одиночке», вечер длинный, А книги нет. Но я мужчина, И мне семнадцать лет. Я, «Марсельезу»

Вчера казалась высохшей река, В ней женщины лениво полоскали Белье. Вода не двигалась. И облака, Как

Чужое горе — оно, как овод, Ты отмахнешься, и сядет снова, Захочешь выйти, а выйти поздно, Оно — горячий

Умереть и то казалось легче, Был здесь каждый камень мил и дорог. Вывозили пушки. Жгли запасы нефти.